Андрей Архипов - Волжане

Однако разбойный люд медлил, и оба дня необъявленной и необнаруженной осады продолжал предаваться разгулу на берегах речной заводи, оглашая весь лес пьяными воплями и диким хохотом. Даже их охотники, прежде постоянно пополнявшие съестные запасы, не выходили за пределы лагеря. Лишь один раз под вечер десяток человек перегородил русло плетеной сеткой и стал шумно загонять в нее рыбу, уйдя на сотню шагов вверх по течению и начав там бить слегами по поверхности воды, не желая залезать в холодную осеннюю речушку. Обитатели лагеря словно ожидали каких-то вестей из внешнего мира, не рискуя отлучаться на длительный срок. И они дождались.

На исходе второго дня в заводь вошла выдолбленная из поистине огромного ствола липы однодеревка с небольшим парусом на носу суденышка, и из нее выбрались две невзрачных личности в сопровождении одного из дозорных, выставленных около Оки. Лагерь тут же стал напоминать растревоженный улей. Лодьи, прежде вынутые на берег, стали спускать на воду. Между ними, натужно покрикивая в сторону подчиненных, вышагивал богато разодетый воин в красной накидке, явно чувствующий себя хозяином положения. Овтай долго рассматривал предводителя и его ополчение, пытаясь определить, откуда на этот раз появились лихие люди, но близко к лагерю он подобраться не смог, и дело ограничилось лицезрением разнообразных доспехов и еще более разнородных бородатых физиономий, по которым трудно было определить, кто стоит за разбоем на Оке.

Пришлось довольствоваться одними догадками, однако последние сразу же сошлись на муромских лиходеях: больше в этих водах тревожить честный люд было некому. Еще три десятка лет назад [109] В 1088 г. Муром подвергся захвату со стороны волжских булгар. «В те же времена были на Волге и Оке разбои, и многих болгар торгуюсчих пограбили и побили. Болгары же присылали ко князю Ольгу и брату его Ярославу просить на разбойников, но не получа управы и взятого, пришед с войски. Муром взяли и пограбили, а села пожгли» (В. Н. Татищев). купцы из Мурома, недовольные привилегиями булгарцев, беспошлинно привозивших товары в город и получающих баснословные прибыли, организовали многочисленные грабежи булгарских судов. В дележе добычи наверняка поучаствовала и местная знать, иначе почему все жалобы Булгара на татьбу остались без ответа? Вот только закончилось все это довольно прискорбно, но уже для всех муромцев. Город был взят великим волжским соседом на щит и разграблен вместе с окрестностями. Однако поколения меняются быстро, и новая молодая поросль былых наказаний не помнила, а не защищенные купеческие суда так и шныряли вдоль по Оке, ослепляя жаждой наживы завидущие глаза нечистых на руку людей. Видимо, молодежь опять взялась за старый, поросший легендами промысел, прячась до времени в глухих муромских лесах. А доставленные вечером вести говорили, скорее всего, о несчастном одиноком купце, решившем отправиться с товаром в Рязань или Киев. Возможно, это не булгарец — те с лета перестали заходить в эти воды, памятуя свою размолвку с ростовским князем, но разбойникам не все ли равно, кто попадет под их нож?

Наконец сборы закончились. Две лодьи вышли из заводи и направились вниз по мелководной речушке, неслышно несущей свои воды в сторону Оки. Ушедшие на них ратники помогали себе шестами, слегка отталкиваясь ими от заиленных прибрежных отмелей, заросших ивняком до самого уреза воды. Дождавшись ночи и не узрев возвращения судов, Овтай принял решение напасть под утро на лагерь, где остался предводитель разбойных речных людей вместе с тремя десятками воев. Все приготовления были совершены, эрзяне стали ждать сладкого предутреннего сна, который должен был овладеть не только спящим противником. Даже бодрствующая стража в лагере обычно в это время начинала клевать носом и смеживать очи под его чарами. Однако в середине ночи там началась суматоха, возникшая по приходе юркой долбленки. Та вошла в заводь с факелом на носу — и почти сразу на берегу запылали костры, посыпались из-под навесов воины, а через полчаса следом за той же однодеревкой последняя лодья ушла к Оке.

Выждав около часа, расстроенный Овтай отрядил нескольких воинов прочесать оставленный лагерь, в котором некоторое время после ухода основных сил еще слонялась пара кашляющих теней, а сам с остальными ратниками и охотниками последовал за ночными татями. Расчет был прост: если ушли разбойные люди по Оке, то можно будет сразу беспрепятственно рубить деревья и заваливать ими русло лесной речушки. А вот если они стоят где-то рядом, то сначала придется занимать оборону в том месте, где кончается вековой лес и начинаются заросли кустов, перемежаемые топкими грязевыми болотцами, оставшимися после окского весеннего разлива. И только потом начинать рубить лес и заваливать мшистыми еловыми стволами водный проход в глубины эрзянских земель.

Чуткое ухо идущего впереди охотника расслышало какие-то подозрительные звуки, он подал знак, и Овтай тут же отвлекся от своих рассуждений, подскочив к нему. При этом он выдвинулся за пределы хвойного бора, за которым уже шло мелколесье и русло Оки. На открытом месте явно слышались звуки перестрелки, щелкали туго оттянутые тетивы, гулко отдавались удары железных наконечников стрел о деревянную обшивку лодейных бортов. Овтай тут же показал растопыренную ладонь, и идущие за ним ратники остановились, рассыпавшись за деревьями. Наугад выбрав из них пять человек, он махнул им следовать за собой и выдвинулся к границе ивовых зарослей, за которой был уже обрыв и река. Осталось проползти еще несколько метров и заглянуть вниз с небольшого обрыва на разгорающуюся там битву.

«Что ж, — подумал Овтай, снимая шлем и медленно приподнимая голову для осмотра речного простора. — Посмотрим, как купчишку топчут… Приставал бы он лучше к берегу и тикал со своими людьми в лес. Авось и убежит. В наши селения кто только не прибился в последнее время… С черниговских земель северяне идут, с полунощи — кривичи, меря, мурома, мещера, черемисы. И ничего, уживаемся, их дети уже через год по-нашему лопочут».

По мере перечисления всех пришедших к ним за последние годы людишек Овтай все плотнее всматривался в развернувшееся прямо перед ним действо, а глаза его все сильнее расширялись. Судя по всему, речной бой явно шел не по сценарию, задуманному предводителем вышедших на промысел душегубов. Плотный ряд щитов, перегородивший поднимающийся с низовьев ушкуй, не давал возможности выбить гребцов, напряженно сгибающих весла в немыслимой попытке протаранить разбойную лодью.

«Никак новгородцы? — захолонуло сердце у Овтая. К ним он сострадания не испытывал: не одно эрзянское поселение испытало на себе острые клинки ильменских словен, однако странным было то, что разбойный люд решил пощекотать себе нервы топорами и мечами северного народа. На них это было совсем не похоже, если разговор, конечно, не шел о богатой добыче. А тут… ушкуй был вовсе не перегружен. — Серебро? Вряд ли, с ним они бы шли в Булгар или Киев, куда ведут более короткие пути…»