Андрей Архипов - Волжане

— Да мне Николай все уши прожужжал про металл сей! — Трофим тщетно поискал свою обувку и все-таки решил продолжить разговор без нее, делая вид, что был занят не поисками тяжелого предмета, а чем-то совсем другим. — Так и так, мол, воевода, достань хоть из-под земли! Только невдомек вам, что этот свинец на Руси иной раз оловом зовется, а о последнем нам Твердята говорил. Не слышали? Зато я на ус намотал! Мало того, я уже его припас! Что рты раззявили? Вот такой у вас припасливый воевода! — Трофим излишне горделиво взглянул на жену, но мельком уловив незаметное движение ее руки, сразу же снизошел до объяснения: — Эти беловежцы разобрали крышу у своей церквушки, когда пришлось уходить, а она из чего делается? Вот именно, иногда из этого самого свинца! Так что я скупил все на корню, когда третьего дня мы ходили за людьми Твердяты в верховья Воронежа! Спаси его Господь, что надоумил… Да и в бронзовые кистени что закладывают для тяжести? Вот! А не только камни! Так что в любом случае наскребли бы для мальца твоего, Вячеслав! У тех же ясов или половцев, к которым свинец через Сурож приходит. А теперь иди на лодью и твори там твое писало, лекарь! Будешь у меня на полном скаку все мысли записывать, а уж твоим обучением сидеть на лошади я лично займусь!

Спрыгнув босыми ногами на земляной пол, Трофим без промедления выгнал Вячеслава на морозный воздух для проверки товара, который он приобрел, и обернулся к жене, схватив ее в охапку:

— Эгей! Это кто меня пытался по загривку ударить? Ты уже и при посторонних на мужа руку поднимаешь? Смотри, пойдут сказки про воеводу, которого жена в ежовых рукавицах держит и тумаками награждает! И так уже слухи ходят, что я пушинки с тебя сдуваю и смотрю на твою стать, будто влюбленный отрок…

— Смотришь ли?

— Смотрю! Однако попреки Твердяты о том, что я веду себя невместно своему положению воеводы… И это, мол, оттого что я слишком приблизил к себе Вячеслава и его родичей… Эх! Лишь одно у меня оправдание на такое есть, и оно в том, что не было бы у меня этого положения без них! Вот! А то, что я с простыми смердами слишком вожусь, так я и сам из низов вышел! Вот посмотрим, что он сам запоет, когда по весне с Иваном встретится! Ох, чует мое сердце, наворотим мы тут дел…

— Это что за столбики в той стороне нарисовались? Вон там, на покатом холме. — Прикрыв глаза от тусклых лучей солнца, просвечивающего сквозь хмарь осеннего неба, Вячеслав поддал каблуками свою низкорослую степную лошадку и поравнялся с Твердятой, который неспешным шагом ехал почти в самом конце торгового каравана. С того момента, как лекарь прилюдно перед ним повинился и попросил не жалеть своего кнута, чтобы вразумлять его время от времени за непослушный язык, воронежский воевода к нему смилостивился и даже стал оказывать покровительство. Да и как не показать свое благоволение человеку, который мало того что за неполные две недели перелечил половину округи, но еще немного облегчил страдания его жены. Ту сразила какая-то неведомая болезнь, уже месяца два не дававшая ей подниматься со своей постели…

— Байбаки. — Твердята лениво перебросил сухую травинку в другой уголок рта, не обратив никакого внимания на вытянутую руку Вячеслава. — Еще не все из них забрались в свои норы на зимовку, вот и шныряют повсюду. А ранней осенью этого добра тут и вовсе не перечесть. Дрофу и зайцев ты давеча и сам видел, а дикие козы, сайгаки и туры пыль до самого неба поднимают! Про тарпанов я и вовсе молчу, они иногда стадами по тысяче голов тут ходят… Эх, лекарь! Если бы ты мог увидеть степь весной или летом! Травы тут так переплетаются между собой, что иной раз сквозь них человек не может пройти. А уж по правому берегу Дона от Быстрой Сосны и до самого Сурожского моря седой ковыль стоит ковром в пояс человека! Видел ли ты когда-нибудь, как суховей ходит по нему волнами, а? Он как будто перебирает косматую гриву огромного дикого зверя!.. Это сейчас все травы упали и ветер лишь воет в непролазных сухих кустах того же бобовника или дерезы, а в конце весны и летом… То цветки ветреницы покроют степь лиловыми пятнами, то луговины станут сплошь лазоревыми от незабудок! Красота!

— Уж больно неприветливо столь открытое пространство поздней осенью. Того и гляди, снежная крупа с неба повалит, — поежился Вячеслав и, как бы ему ни хотелось выслушать восторженный монолог полностью, вновь указал Твердяте на возвышающиеся вдалеке фигурки. — Но это точно не сурки…

— Ах, это… с Дивными горами не сильно схоже, так? — Твердята лишь хмыкнул, искоса бросив взгляд на горизонт. Его намек касался красивейших мест в донских степях, которые участники похода миновали несколько суток назад. Сами воронежцы при этом шли конными, а ветлужцы спустились на лодье вниз по течению Дона до устья Тихой Сосны. Там они спрятали свое судно под охраной нескольких плотников, главной задачей которых было наладить переправу на левый берег.

В месте пересечения этих рек на огромном холме по правому берегу Дона вознеслись белокаменные меловые столпы. Вознесшиеся к небу зубья далеко выделялись на фоне крутых травянистых склонов, привлекая к себе внимание, а вблизи они и вовсе завораживали людей своими причудливыми формами, напоминающими сказочных животных. Еще в древности человек обжил эти красивейшие места, но теперь лишь темные входы рукотворных пещер и развалины какой-то крепости, искусно вырубленной прямо в белом камне, показывали, что тут когда-то ступала его нога. Однако именно здесь, на огромном меловом холме, возвышающемся над окрестностями, Твердята наметил поставить в будущем году небольшой сторожевой острог, который мог бы предупредить о надвигающейся опасности воронежские поселения. Для такого передового поста нужны были хорошие материалы, потому что окружающие низкорослые леса ничем особенно стройным порадовать не могли, так что лодья ветлужцев для их перевозки подвернулась как раз вовремя.

— Да… Дивногорье — место красивое, но там постаралась природа, а эти камни откуда? — согласился Вячеслав и еще раз вгляделся в еле различимые столбики, напоминающие сильно приплюснутые по бокам валуны, чьих форм почти не касался резец скульптора…

— Это истуканы половецкие, каменные бабы, которых степняки по своим курганам ставят. — Твердята брезгливо сплюнул и продолжил: — Идолам этим издавна поклоняются они как пращурам своим. Считается, что конный около них должен замедлить бег своего коня, пеший склонить голову, а пастух принести в жертву овцу… Но я доподлинно знаю, что иной раз эти нечестивцы окропляют их кровью невинных младенцев.

— Правда, что ли?

— Точно тебе говорю, режут младенцев, уведенных в полон… Не часто, но режут. По этим истуканам выходит, что мы к половецким летникам подходим.