Андрей Архипов - Волжане

— Хм… со мной это может и выгореть.

— С тобой, — жестко прервал его Веремуд, — мы оба лишимся своих чубов!

— Тебе, судя по всему, — не замедлил усмехнуться Иван, — терять уже нечего! Потерявши голову, по волосам не плачут! А вот братцу твоему, прежде чем принимать решение, нужно меня выслушать!

— Выслушаю, выслушаю, чуть погодя… — Прастен оглянулся на своих воинов и зычно скомандовал: — Становимся на ночлег! Возы в круг! Чужеземцев в лагерь пускать лишь по моему приказу!

— Что так неласково? — вновь усмехнулся ветлужец. — Вдруг да пригодимся чем-нибудь?

— Разве что отбиться от неприятеля, если нужда настанет, — криво улыбнулся Прастен, решивший сразу расставить все по своим местам. — Может, тогда и речи твои слаще меда покажутся…

— Исключено. Я никогда не позволю своим воинам встревать в чужие распри!

— Даже за долю в добыче?

— Это меньше всего прельщает. Жизнью своих воинов я имею право рискнуть только в самых крайних случаях, и звон монет в этот перечень не входит. Вот если ты в ответ поможешь мне укротить эрзянского князя, который за нами следом идет…

— Среди эрзян ныне неспокойно, инязор поссорился с дальними родами, что с ветлужцами дело имеют, — пояснил брату, удивленному таким поворотом дела, Веремуд. — Мыслю, что через год-другой власть в наших краях может и перемениться…

— До той поры это ничего не меняет! — отрезал Прастен, скривившись на подобное предложение.

— Меняет! Говорил уже, что мне более под крылом инязора делать нечего! Либо придется на чужбину подаваться, либо…

— После языкам волю дадим… — отмахнулся старший брат, не желающий обсуждать при чужеземце дела рода.

— Кстати, сколько воинов за вами по пятам идет? — решил сменить тему разговора ветлужец. — Под какими стягами?

— Под полторы сотни, а то и более! — равнодушно бросил Прастен. — А стяги… Видел я один, полотно небесного цвета и на нем какая-то двуглавая птица.

— Хм… что-то знакомое, — не сумел скрыть удивление полусотник. — Это где такие водятся? Около Яучы, что мы Липецком называем?

— Если по-вашему, то на Воронеж-реке и чуть ниже ее устья, на Дону. Мы почти до самых белых гор ходили, ворогов на пути сжигая…

— На пути этих мы точно становиться не будем, — неожиданно блеснули глаза у полусотника, — потому озвучу наше предложение сразу… Как насчет воза серебра за земли около Суры?

— Да ты кто такой?.. — Вновь получив подтверждающий кивок от брата, Прастен замолчал и внимательно вгляделся в чужеземца.

— Насчет воза я, конечно, погорячился, но вес четырех твоих воинов в доспехах сдюжим. Не за один год, но сдюжим.

— Хм… Разберемся, но не в эту ночь! Люди и кони заморены…

— Разрешишь ли тогда сопровождать твою рать, пока не созреешь беседу со мной вести?

— Пусть так!

— Ну тогда под этот разговор я, пожалуй, вскрою свои неприкосновенные запасы: мед хмельной эрзянский и даже спирт… хм… неразбавленный, русский. Хоть и запретил мне воевода это дело, но тут такой случай… Попотчую! От души!

Через несколько дней

Хмурое утро накрыло поляну полностью. Туман окутал разрыв в лесном уделе столь плотным пологом, что за него с трудом проникали звуки и образы внешнего мира. Казалось, воздух можно резать по кусочкам и использовать каждый как пример покоя, отрешенности и сырости. Влага пропитала все складки одежды, выпала на железе росой и даже завладела кострищем, покрыв мокрой пленкой разбросанные в стороны угли.

Лишь конское ржание и силуэты лошадей время от времени разрывали эту непроницаемую пелену, принося с собой шелест редких дождевых капель из глубины леса и легкий запах дыма, в котором едва угадывался аромат пригорелого кислого хлеба. Однако все звуки и запахи бесследно исчезали, едва достигали погасшего костра, вокруг которого расположилась горстка людей. Казалось, именно из этого места расходились незримые круги, накладывающие узы безмолвия на все, к чему они притрагивались.

Пятеро человек сидели, устроившись на толстых поваленных деревьях, исходящих запахом старости и тления. Еще трое лежали связанными, уткнувшись лицами в кусты полыни, чуть скрашивающей ароматом своей горечи чувства пленников. Все упреки ими были уже произнесены, все слова о предательстве выкрикнуты, и лишь бьющиеся в силках их разума мысли раз за разом пытались превратить сомкнутые уста в ощеренные злобой рты. Однако пока они молчали.

Самым странным было то, что среди сидящих находились две девушки и ребенок. Возможно, кто-то из них воином не был, но все трое были в доспехах и своим грозным видом почти не отличались от хмурых мужчин, сосредоточенно вслушивающихся в окружающее пространство.

— Ну, сколь еще ждать?

— Чу! Едет кто-то!

Сухощавый высокий воин поднял палец и дождался момента, когда все услышали сглаживаемый туманом перестук копыт. Вскоре белесую пелену разорвал силуэт всадника и до всех донесся голос вестника:

— Твердята, еще двух поймали, лошадей вот только под ними пришлось подстрелить… Остальные ушли!

— Свободен. И все-таки, Иоанн, отдай ты нам их головами, не пожалеешь!

— Не-а, уговор дороже денег.

— Дороже чего?

— Не суть. Добро свое забирайте, утраты компенсируйте оружием и доспехами…

— Из пустого в порожнее переливаешь, Иоанн! — нахмурился воронежский воевода. — Да еще слова незнаемые по своему обыкновению вставляешь.

— Есть такой грех.

— Они не только селения наши пограбили, но и души безвинные погубили.

— Коли желание есть, могу в круг выпустить тех, кто мщением озабочен. Специально для них найдем, кто более всех разбою и гневу предавался среди разбойных людишек. А если кричат о мести лишь те, кто обогатиться хочет за счет продажи пойманных, так пусть учтут, что виру я сам за этих лиходеев платить буду. С учетом того, о чем мы с вами договорились! А ты знаешь, что если я поймаю кого на жадности, то ни один ветлужец с таким дел больше иметь не будет! Нужны мне эти люди, Твердята, хоть и виновны они по всем статьям! Нужны!

— А вот ты нам… — Ругательство, донесшееся от лежащих пленников, в самом своем начале было прервано размашистым пинком от воронежского воеводы.

— Ты, Веремуд, к ним себя не причисляй, — поморщился Иван на прозвучавшие слова. — Ты отдельной статьей идешь, по моему ведомству. И раз до сих пор не можешь понять, что по-другому я поступить не мог, так лучше помолчи в тряпочку!

— Ты хлеб с родичами моими преломил и вино из одной братины пил!

— Зная, что они душегубы и злодеи! Если бы такие по твоему дому прошлись, что сделал бы?! Кроме того, если бы не я, то остывать бы сейчас твоим родичам вдоль всей дороги! Шутка ли, почти две сотни озлобленных всадников!

Отведя глаза от захлебнувшегося своими противоречивыми чувствами Веремуда, полусотник вздохнул и принялся собирать в кучу события минувшей ночи.