Андрей Посняков - Судьба гусара

«Приежжяй мон амур буду в Михайловском монастыре сентября двадцатого дня твоя ктржна».

Вот примерно так. В таком вот телеграфном стиле.

Прикидывая, что со всем этим делать, Денис Васильевич испросил совета у лучшего своего друга – Бурцова. Бравый ротмистр лишь подкрутил усы и, лукаво глянув на друга, сказал: «Поезжай! Коль женщина зовет – так тут и думать нечего, особенно гусару». Удобную причину для отлучки вполне можно было придумать – скажем, навестить некую престарелую тетушку, возвращающуюся в Москву со своей южной усадьбы.

– Так ведь вранье получится! – не согласился Денис.

– Так ведь ради дела! – Алексей Бурцов, когда хотел, мог уговорить любого. – Тем более ты можешь и не говорить, что к тетушке. Скажи уклончиво – к родственнице… почти ведь так оно и есть?

– Рапорт поеду подавать, – с неожиданной хмуростью вдруг промолвил Давыдов. – О переводе на театр военных действий. Давно хотел уже. А то ведь так и не удосужусь отведать ратной славы! Братец мой младший, Евдоким, так ведь туда и отправился, в расположение генерал-аншефа Беннигсена. Прислал вот письмо из Вильны. Вояка! Так и мне негоже отставать.

– Ну, можно и так, – подумав, ротмистр махнул рукою. – Рапорта-то мы все подадим… А я вот все же надеюсь – может, и наш полк бросят в бой? Не оставят в резервах…

Денис покусал ус:

– Может быть. Но я все же подам. Заодно и даму проведаю.

– Вот это правильно! – засмеялся Бурцов. – Жаль будет расставаться, коли рапорту твоему ход дадут. Лучше б в одном полку… вместе…

– Ах, друг мой Алексей! Хорошо бы да кабы!

Взволнованные друзья обнялись и расцеловались, после чего окрыленный поддержкой Бурцова Денис тотчас же отправился к своему командиру.

Полковник Ставицкий принял бравого гусара тотчас же и, узнав, в чем дело, перечить не стал:

– Знаю, знаю, все вы в бой рветесь. Особливо ты. Брат, говоришь?

– Да, да – Евдоким. Поди скоро уже и воевать будет, а я…

Искоса поглядев на своего подчиненного, полковник надел треуголку – он все же собирался кого-то проведать:

– Понимаю, все ж таки после гвардии у нас, верно, скучновато? А, Денис?

Давыдов потупился:

– Что вы, Яков Федорович! С такими-то орлами когда и скучать?

После посещения полковника Дэн внезапно ощутил некий подъем чувств. Денис Васильевич года полтора назад был сослан в Белорусский полк из столичных кавалергардов, сослан за стихи, и, конечно же, мечтал вернуться. Подавал рапорт полгода назад, и вот сейчас собрался… В гвардию, на войну – вот это было бы славно!

Долго ли, коротко ли, а Денис простился с друзьями и, велев слуге седлать коней, тут же и отбыл вместе с верным Андрюшкою. Всякие мысли перемешались в буйной голове гусара! Давыдов мечтал об участии в войне, о переводе… и, конечно же, о встрече с юной польской красоткой. О том, кстати, мечтал и Дэн… но еще он все-таки надеялся вернуться. Черкассы это вам не Звенигородка – город большой, неужто не найдутся в нем медиумы? Неужто никто спиритических сеансов не проводит, не вызывает духов? Или это все не в моде еще?

Медиум. Все дело в медиуме – Ольге. Именно она погружала Дэна в транс, она и возвращала обратно. Как? А бог ее знает. Юноша этим и не интересовался как-то – синие глаза Леночки мешали, ведь только на них и смотрел. Ах, Леночка, Леночка… Катаржина. Чужая невеста, бесприданница… и красавица, каких, верно, больше в целом свете нет!

К слову сказать, Дэн никогда не осуждал тех женщин, что ищут лучшей жизни, используя свою красоту. И правда – коль есть что, так ведь грех не пользоваться! Когда бедные юницы выходят замуж за богатых стариков, как вот Катаржина, – это правда жизни, и от того не становятся эти девы ни подлее, ни хуже. А уж если не о юницах речь, а об особах постарше, годам к сорока… То тем-то сам бог велел! Пока красота не увяла. Нет, не осуждал Денис таких женщин, вовсе не осуждал. Наоборот, защищал всегда, частенько за ужином с квартирной хозяйкою спорил. Если женщина что для улучшения жизни своей – а часто и детей – делает, то как же можно ее за то осуждать? Да и вообще, сказано ведь – не судите, да не судимы будете.

Понимал Дэн и Леночку, и Катаржину. Других не понимал, тех, кто всю жизнь мыкается с нищим пьяницей-мужем! Глянешь на иную – ну, красива. И умна… но все равно – дура. Муж – нищий алкаш, жену ревнует, к тому же и бьет смертным боем! А та все терпит, вот уж точно – дурища! Чего-то боится в сей жизни менять… А чего бояться? Чего терять-то? Впрочем, в каждой избушке свои побрякушки.

Отыскать под Черкассами Михайловскую женскую обитель никакого труда не составило. Монастырь, огороженный мощной стеной из беловатого камня, сверкал на солнце куполами церквей. Вокруг росли высокие стройные липы и клены, уже начинавшие желтеть, хотя погоды все же еще стояли летние, теплые.

Обитель-то нашли, но вот как было туда проникнуть? Как узнать, там Катаржина или еще нет? По законам Российской империи, жена должна была принимать веру мужа, то есть католичка полька – креститься в православие. Затем будущий муж и отправил ее в обитель: чтоб разъяснили ей сестры-монахини православную веру. Так многие делали, и князь Черкасский – не исключение.

– Вот это стадо, барин! Всем стадам стадо, а? Поди монастырское.

Слуга, Андрюшка, не удержался, восхищенно показав пальцем на пасущихся на лугу, невдалеке от дороги, буренок. Чистеньких, дородных, лоснящихся. Возле стада, в кусточках, притулился шалаш, возле которого важно прогуливался босоногий пастушок в коротких штанах и свитке из выбеленной на солнце холстины.

Завидев красавца-гусара, пастушок забыл про коров и восхищенно уставился на всадника…

– Что рот-то раскрыл – муха залетит! – засмеялся Давыдов. – Монастырское стадо-то?

– Так, барин, так, – пастушок покивал лохматой белобрысой головою и улыбнулся. – А сабля у тебя вострая?

– А ты думал! – хохотнул гусар. – Хочешь в руках подержать?

– А можно? – склонив голову набок, мальчишка недоверчиво прищурился.

– Да можно, почему б и нет? – Денис Васильевич сделался сама серьезность и, придержав поводья, нагнулся к пастушонку: – У вас тут где шалаш можно поставить? Что-то не хочется на постоялом дворе ночевать – больно уж там клопы злые.

– Гы! Уж точно злые, – отрок поколупал в носу. – А шалаш можно вон, на меже поставить. Там земля ничья.

– Слуге моему покажешь, где… Тебя как звать-то?

– Гришкою.

– А как бы мне, Гришка, узнать, приехал кое-кто в монастырь или нет? Сбегаешь? Не только саблю потрогать, еще и денежку дам.

– Не, не сбегаю, барин, – с видимым сожалением протянул пастушок. – Обитель-то женская, нас не пускают.

– Жа-аль.

– Я-то не могу, а вот сестрица моя, Фекла, может. Позвать ее?