Александр Калмыков - Жаркий декабрь

Пока принимали пополнение и формировали бригаду, активной хирургической работы вести не приходилось, но зато меня буквально завалили всяческими ведомостями, актами и реестрами. И ладно бы, если все ограничивалось получением медикаментов и перевязочных средств, так и вещевое довольствие всей роты тоже на мне висело, вплоть до пересчитывания кальсон и измерения портяночного полотна. Кроме того, я решил организовать бригадный дом отдыха при медсанроте, ведь пополнение зачастую прибывало с марша усталое и обмороженное. Так, например, учебный отряд подплава, направлявшийся к нам с Каспия, перевозили по Волге на пароходе. Но когда судно вмерзло в лед, морякам пришлось идти пешком, в мороз и без теплой одежды. Впрочем, зимнего обмундирования для всего личного состава мы так и не дождались. Формировку бригады еще не закончили, как её в конце ноября срочно перебросили к Демянску, чтобы перехватить прорыв немцев из котла.

И вот начались первые фронтовые операции. Случаи встречались тяжелейшие, а что самое неприятное, из батальонных медпунктов зачастую подвозили сразу целую группу пациентов. И у всех в медкарте передового района красные отрезки – всем требовалась срочная операция! Позже я узнал, что бои шли чуть более суток, но из операционной мы не выходили несколько дней. Как хирургическое отделение выдержало столько времени на ногах, лишь иногда позволяя себе прикорнуть на пару часов, даже не представляю.

Но первое сражение закончилось, и моряки, передав свои позиции армейцам, вернулись на формировку, на этот раз в Подольск. Здесь всем наконец-то раздали теплые вещи, а медслужбу обеспечили достаточным количеством перевязочного и шовного материала. И что удивительно, за медикаментами меня направили не на какой-нибудь окружной склад, а почему-то прямо в Москву, на химико-фармацевтические заводы.

Все-таки хорошо, что заводы из столицы не эвакуировали, а ведь, как мне там рассказывали, в октябре москвичи уже всерьез готовились вывозить оборудование. Достаточно и того, что фармацевтические предприятия Киева и Курска увезли за Урал. Их теперь запустят, наверно, лишь в следующем году. Конечно, довоенные запасы медикаментов позволят продержаться достаточно долго, но многих жизненно важных для военно-полевой хирургии препаратов, например, лекарств сульфамидного ряда – стрептоцида и сульфазола, и до войны производилось не очень много. А эфир вообще хранится не более четырех месяцев, и запасти его впрок не представляется возможным.

В Москве я целый день мотался по заводам, пересчитывая и проверяя препараты, сверяя полученное с заявками. Когда же я к вечеру освободился, то решил отправиться в гости к брату, благо в части меня ждали только назавтра. Конечно, имелись серьезные основания полагать, что Николая с домочадцами я дома не застану, ведь вся его семья, не исключая даже Ани, работала в различных госпиталях. Но когда Георгиевна открыла дверь, старушка сразу развеяла мои сомнения:

– Всеволод Георгиевич, заходите, – расплылась братова соседка в улыбке. – Ваши, наверное, скоро придут, уж дождитесь их. Сейчас, минуточку, ключ от Колиной комнаты достану.

– Ольга Георгиевна, – крикнул я вслед старушке, когда та юркнула в свою комнатку. – Так кто из моих в городе?

– Брат ваш на побывку прибыл, – отозвалась Георгиевна, громыхая ящиком стола, – а Анечка теперь постоянно в Москве работает. Её в наркомат индел взяли, вот так-то! – Соседка даже не пыталась скрыть торжествующие нотки в голосе. – А вы еще сердились, что она историком захотела стать.

Действительно, было дело. Впрочем, когда Аня объявила, что собирается идти на истфак, не только я, но и вся семья пребывала в растерянности. Вот лично у меня никогда не возникало сомнения в выборе профессии. Я уже в первом классе совершенно точно знал, что тоже стану врачом, как мой старший брат Николай, который уже учился в медицинском. А когда я работал в больнице и девочка приезжала на каникулы ко мне в Барышевск, то я с радостью помогал Ане зубрить латынь, полагая, что она готовится к поступлению на медицинский. Поэтому, узнав о решении племянницы, я искренне недоумевал, как так случилось. Ведь родители у Анечки медики, да и старшая сестра другой судьбы не представляла, а она вдруг решила идти в какой-то ИФЛИ. Понятно, что и мне, и Коле это поначалу показалось блажью. Хочет девочка заниматься наукой, так ради бога, ведь есть такие нужные прикладные предметы, как математика, география, химия и, конечно, самая важная из наук – биология. Не то чтобы я не люблю художественную литературу, историю там, или даже фантастику, вовсе нет. Вон даже «Пылающий остров» Казанцева в подшивке «Пионерской правды» как-то прочел. Но, честно говоря, я считаю все, чему учат в ИФЛИ, чем-то легкомысленным и несерьезным.

Ну да ладно, пусть Аня учится на кого хочет, тем более если её профессия оказалась так востребована.

Между тем Георгиевна вручила мне ключи и, уже убегая на кухню, приготовить мне что-нибудь горячее, внезапно обернулась и пустила парфянскую стрелу:

– Да, и еще Анечка успела замуж выйти.

– За кого? Когда? И кто её жених, то есть муж? А где он служит? Он дипломат?

Я немедленно проследовал на кухню, засыпая Георгиевну вопросами, но та молча и сосредоточенно разжигала огонь на плитке, поэтому я на время приостановил свой натиск. Все-таки пламя газовых конфорок на кухне было очень слабым, а спички после начала войны стали редкостью, и поэтому лучше не мешать человеку, занятому столь ответственным делом. Но когда соседка наконец поставила чайник, она с готовностью начала отвечать на все вопросы сразу:

– Её муж инженер, хотя звание почему-то маленькое – только старший лейтенант. Наверно, у них в институте не было военной кафедры. До войны работал в Сталинграде, а сейчас командир стрелковой роты, и уже успел получить две медали.

– Ого, две награды меньше чем за полгода! – уважительно присвистнул я.

– Да, – горделиво подтвердила Георгиевна. – И еще он был ранен, а потом его откомандировали в Москву на заводы, потому что на фронте он занимался испытанием нового оружия в боевых условиях. Тут в городе он и познакомился с Аней и Зоей. Ему обе девушки нравились, но он выбрал ту, что начитаннее.

– Кхм, – смущенно опустил я глаза. Когда же меня наконец перестанут корить за то, что я сразу не одобрил этот литературно-исторический институт?

Между тем Георгиевна извлекла кастрюльку из самодельного термоса, представлявшего собой обычный деревянный ящик с двойными стенками, промежутки между которыми были заполнены опилками и ватой, и налила мне супа, не забыв также вручить большой ломоть хлеба. Я начал торопливо работать ложкой, спеша доесть суп, пока он не остыл, а хозяйка продолжила повествование о романтической любви: