Станислав Росовецкий - Элитный отряд князя Изяслава

– Ты посол, надевший шлем и доспехи сына моего названого великого князя Изяслава, повыше его будешь, посему и не обманулся я, хоть и полуслеп уже. А троюродному моему племяннику Всеволоду простительно было обмануться, потому что пьян он. А пьян потому, что в дому его скудном еда его – сухарь, а питие – вода, вот бедный и дает себе волю, когда к себе от скуки приглашу. Была у него волость, так отец его Ростислав Мстиславович за безделье и за нехождение на войну отобрал. А ты кто, посол?

– Лицо я тебе открою, – заявил Хотен, положил ковер на скамью, а шлем, снявши, на стол. – Меня ты не знаешь в лицо, а имени своего, ты уж извини, князь, не скажу. Мне еще в Киев скакать, а там я дольше проживу, если себя не стану здесь объявлять. Ты уж не прогневайся, княже.

– Ты давай, правь свое посольство, – замахал на него руками князь. – Больно мне нужно твое имя, хитрец! Ты лучше покажи, что привез для меня, не томи!

Тогда торжественно, как положено, изложил Хотен старцу просьбу его племянника. Потом занялся свертком: разрезал ножиком тонкие ремешки, освободил из холщовой обертки драгоценную немецкую шпалеру, они с Радко развернули ее и, неловко толкаясь, догадались, наконец, встать, как столбы, растянув между собою. Князь Вячеслав свесил ноги в мягких аксамитовых сапогах и уселся на ложе, чтобы удобнее было рассматривать.

– Сие шпалера, – начал Хотен, – немецкое изобретение. Для немецких князей она еще и полезна в жизненном их течении, поскольку живут они в замках, из дикого камня сложенных, а сии шпалеры щели в стенах прикрывают. Русским князьям и без шпалер не дует, ибо у них стены либо кирпичные, либо добре законопачены, и потому для русича такая вещь не столь полезна, как утешна, потому что позволяет глазу отдохнуть на занимательном изображении, а голове подумать над смыслом вытканной картины.

Князь тем временем нашарил под ложем свой посох и, опираясь на него, подступил к шпалере поближе, а стал (прав оказался насмешник князь Изяслав!) как раз напротив тонконогой красотки. Наглядевшись вволю, нахмурился и заявил:

– С вами, распутники, как бы снова не попасть под тяжелую руку духовного батьки моего, отца Ивана. Как застал он у меня подобную немецкую картинку, едва от церкви не отлучил. Понеже «Воспрещается смотреть изображения на досках или на ином чем представляемыя, обаяющие зрение и растлевающие ум, и производящие воспламенения нечистых удовольствий, по сотому правилу Шестого вселенского собора, и творящие такие изображения отлучаются». Вот! Даже запомнил с испугу… Не худо бы и вам со своим князем поберечься, Изяславовы бояре.

– Так ведь Вселенский собор грозил творящим, а мы только смотрящие, – встрял тут Радко.

– Ты лучше меня послушай, преславный княже, – Хотен метнул на децкого неласковый взгляд и забасил убеждающе: – Ведь мы, к примеру, глядя на шпалеру сию, отнюдь не воспламеняемся в чаянии нечистых удовольствий. Ведь и не дымимся даже, сам изволишь видеть!

Князь Вячеслав хохотнул коротко и отмахнулся от него.

– А для какой причины сия баба нагая? И о чем у нее с толстяком сим беседа? – зачастил. – Желает у него на одежду себя заработать?

– Господин отец митрополит Клим прочитал написанное немецкими буквами на белой сей ленте, – показал Хотен подбородком. – Старец сей толстый есть языческий бог богатства, Плут именем, а баба богиня же языческая Венерка. Одежды у нее имеются, у богини, а разделась она, чтобы потешить зрение старца Плута. Толкование же всей картины, на белой ленте латинским языком выписанное, есть следующее: молодые прекрасные бабы должны к старцам иметь уважение, оказывать им почет и не прятать от них свою красоту, ибо лицезрение ее полезно для старцева здоровья.

– Добрая мысль, хоть и немцем-латинщиком высказанная, – покивал головой князь Вячеслав. – Только не вижу я смысла в том, чтобы мужу, уже пожившему, дозволять одно токмо лицезрение. Мне вон внук мой Сева поведал, что слышал от отца митрополита Клима, будто премудрого Соломона, когда вступил он в почтенные лета и никак не мог избавиться от холода в членах, укладывали между двумя юными девицами, дабы согрелся и приободрился.

Радко захохотал и потянул край шпалеры на свою сторону. У Хотена тем временем нестерпимо зачесалась голова под подшлемником, руки же, распялившие шпалеру, начали затекать… Он не расслышал сказанного вновь заговорившим князем, пришлось переспросить.

– Отец Клим, говорю, вынудил, небось, Изяслава избавиться от соблазнительного коврика?

– Вовсе нет, княже, – поклонился Хотен, и бог Плут на шпалере вместе с ним. – Господин отец митрополит Клим великому князю Изяславу советчик, а не указчик. Великий князь Изяслав хотел доставить тебе, княже, веселье и утеху. А нужна ему взамен одна только книга, которую некогда, в молодые еще свои годы, отдал он тебе – небольшая такая, в простом переплете, без злата-серебра и драгоценных камней, а в ней премудрого деда его, великого князя Владимира Мономаха, переписано наставление.

– Во второй раз талдычишь ты про сию книгу, а я что-то ее не припомню, – пошлепал губами князь и, будто дразня Хотена, сдвинул шапку на лоб и неторопливо, с явным удовольствием поскреб в затылке. – Впрочем, я за скарбницею своею присматриваю самолично, у меня ничего ценного не пропадает. Я велю скарбнику поискать… Можно бы внучка моего названого Севу попросить, да боязно, знаете ли, мужи, бедняка-княжича в скарбницу запускать.

– Нешто нечист княжич на руку? – прогудел вдруг Радко, и нагая Венерка с его стороны шпалеры шевельнулась, будто надоело ей тут рассиживаться, и начала она ноги подбирать под себя, чтобы встать.

Старичок отвлекся этим зрелищем, поэтому ответил не сразу, однако с удивившей Хотена обстоятельностью:

– Князь Всеволод человек честный. Да только для князя законы не точно таким же образом писаны, как для вас, мужи. Ты, Радко, в своей жизни успел потереться около князей, и ты меня поймешь, если я скажу, что князю бывает необходимо и призадуматься, что для него важнее – честь ли его или же польза для его княжеского дела…

Хотен тем временем принялся скатывать шпалеру, приближаясь постепенно к старому децкому, обратившему ко князю Вячеславу свое здоровое, правое ухо.

– …и если вдруг придет ему в голову, что от пары золотых перстней моей скарбницы не убудет, а его желудку польза несомненная… Эй, куда коврик забираешь? Мы ж еще не договорились!

– А ты разве решил, княже, будешь ли менять шпалеру сию на книгу?

Князь Вячеслав, не торопясь, посохом постукивая, вернулся на свое парчовое ложе. Уселся и заговорил:

– Теперь припоминаю, книги в скарбнице есть. Кое-что из Минска, в Успенском соборе взято было блаженным отцом моим великим князем (не половцам же было отдавать!), а мне досталось. Переплеты, помнится, в золоте и каменьях. Иметь же книгу блаженного отца моего, им самим для сыновей своих сотворенную, для меня дело чести. Посему отдать книгу было бы порухою для чести моей княжеской, я и не отдам ее никому.