Станислав Росовецкий - Элитный отряд князя Изяслава

– А ты разве не запомнил, что Венерка на шпалере смотрит не на Плутоса, а прямо на зрителя? Значит – на тебя, на Радко, на каждого, кто перед шпалерой стоит и…

– А вот и жар, хозяин! – заорал тут Хмырь, влетая в горницу с головней.

Увидел митрополита, опешил, обозрел ошарашенно завалы книг и спрятался снова за дверью.

– Спасибо тебе, господине отче, – поклонился Хотен, пряча в усах ухмылку. – Пойду я кожу на крыльце жечь, пока мой холоп головню не застудил. Только отдай ты мне Вячеславову книгу, ей теперь место в казне великого князя. Вон она, прямо на столе у тебя, слева от кувшина, под двумя толстыми книгами.

– Что значит молодость! И глаза над книгами не успел попортить! Держи. Хотя с великим удовольствием себе бы оставил. С начертаниями руки Мономаха!

– А не дал бы ты мне, господине отче, плат какой ни есть книгу завернуть? От чужих глаз, мне ведь в гридницу теперь.

– Скажи келейнику, он найдет тряпицу, – промолвил, думая о другом, отец митрополит. Рассеянно поднял он кувшин, чтобы наполнить кубки. И вдруг поднял брови. – Ты не испил почти! А я хочу выпить с тобою за упокой души иноземца, казненного сегодня в чужой земле.

– Я не такой суеверный, каким тебе кажусь, премудрый отче, – пожал плечами Хотен, покорно осушая свой кривоватый кубок, – чтобы не спать теперь по ночам, опасаясь мести души Саида или его привидения. Мечник Сума пусть теперь дрожит от страха, спасибо великому князю. Однако позволь мне последний вопрос тебе задать. Ты придумал утешную и забавную подпись для той шпалеры, да только непонятно мне, отчего тогда Венерка на ней нагая?

И тут заметно повеселевший отец митрополит рассказал собеседнику-невежде много чего любопытного про одежды и нравы языческих молодух греческой древности, и заметно было, что наивные вопросы Хотена доставляют ему удовольствие.

И выходя на крыльцо протопопова терема, Хотен подумал, что греческие бабенки, имевшие обыкновение обматывать покрывалом только верхнюю часть тела, сегодня не простудились бы, пожалуй, и во Владимире: весеннее солнышко успело уже и грязь подсушить. Головня, дело ясное, давно погасла, Хмырь был снова отправлен на поварню, и его хозяин вздохнул посвободнее только тогда, когда после немалой возни с новой головней смешал оставшийся от кусочка кожи черный прах с уличной пылью.

– А не грех ли великий сие, хозяине?

Хотен вытаращился на смущенного холопа и потребовал пояснений.

– Там буковки были, а из буковок Святое письмо составлено. Не грех ли сапогами их попирать?

– Ну, прямо некуда сегодня мне, глупому, деться: вокруг умник на умнике и умником погоняет, – расхохотался Хотен. – Буковки сами по себе живут, а Святое Письмо само по себе. И ты что ж – не видел никогда срамных слов из тех же букв, вырезанных на заборе?

Войдя в гридницу, Хотен оторопел: дружинники за столами не веселились, празднуя казнь лазутчика, а торопливо ужинали, и на сосредоточенных их лицах наблюдалось одинаковое выражение, которое долго пришлось бы описывать словами, но которое мгновенно распознал бы любой, хоть раз побывавший на войне. Зато князь Изяслав был весел. Увидев Хотена, он тотчас же подозвал его к себе.

– Садись на место Чудина, у нас уже по-походному, без чинов. Чудин договаривается со старцами градскими об ополчении. Ешь, пей. Неизвестно, когда сядем вот так опять за стол – полную чашу.

– А когда выступаем, великий княже?

– Перед светом выедем. Как только прибыли послы от короля и Владимира, я приказал никого из города не выпускать. И знаешь ли, я твердо решил не открывать для венгров русские города, пока не войдем в Киев. Венгерского войска десять тысяч, и я не всех воевод их знаю. И сейчас мы встретимся с ними в поле, общий привал, военный совет – и сразу вперед! Что там у тебя в платке замотано?

– Книга князя Вячеслава, княже. Ее бы в твоей казне спрятать.

– Вели ключнику. Где оно, то, что ты ищешь – в двух словах?

– Между Баручем и Глебовом, княже.

– Там Юрьевичи сидят, – и князь присвистнул. – Верну я себе Русскую землю, тогда и заберете с Радко без лишних тревог. Венграм мне платить не нужно – благороден король Гейза – только кормить. Ты же и Радко отвечаете передо мною за жизнь отца митрополита.

– Он, что же – с нами в поход! – изумился Хотен. – А господин отец знает?

– Сейчас уже знает, – князь посмотрел в сторону дверей. – Я послал за ним Радко. Под рясу ему кольчугу, под клобук – шлем! В походе охранять будете оба – да так, чтобы и тень ворога на нашего книжника не упала! Однако если нам навяжут настоящую, большую битву, то Радко с десятком в обозе останется, у возка митрополичьего, а тебя я вызову к себе. Мне в сечи, как спешимся и станем рубиться стена на стену, нужен будет, чтобы спину прикрыл, такой верный боец, как ты.

В повалушу, отведенную ему на двоих с Хмырем, Хотен, осчастливленный похвалою, возвращался, уже весь в мыслях об устройстве в походе отца митрополита. Он не успел испугаться, увидев в полутьме у своих дверей тонкую, в белое одетую тень. Точнее, быть может, и успел, да вовремя сообразил, что такое слабенькое существо не для того сюда пришло, чтобы ему угрожать.

– Господине боярин, се я, девица Прилепа, которую ты из темницы Саидовой освободил… Я к тебе в слуги проситься.

– Девице в слугах невместно… Да еще в поход иду.

– А я косу отрезала и отрочком, Прилепом пойду к тебе на службу, господине боярин. Господин Хмырь у тебя оруженосцем служит, а я на его место. Буду тебе кашу варить, коней поить-кормить, чистить…

– А лет тебе сколько, Прилепа, то есть, черт возьми, Прилеп?

– Одиннадцать, господине боярин.

– Да тебя через год-два уже замуж отдавать можно, а ты косу обрезала!

Тут Хотен слукавил. Он уже припомнил Прилепу: смуглая, она была столь худа, что и спереди и сзади походила на доску – сойдет за мальчика. Ладно сейчас, а когда вырастет эта серая мышка, тогда из-за внешности своей не раз горькими слезами обольется… И главное, пришло ему в голову, что у девчонки едва ли найдется другой случай вернуться в Киев, откуда привез ее Саид: там ей легче выдавать себя за свободную, чем в чужом Владимире, где знают ее рабыней. Так почему же не помочь смелой девчонке, хоть и страшна она, как смертный грех?

– Добре, беру тебя в слуги токмо до Киева.

– Ой! Спаси тя Велес!

– Однако в сечи, как спешимся мы, дружинники, и станем рубиться стена на стену, прячься мне за спину, иначе после битвы выпорю, не погляжу, что девица.

Вот когда Хотен понял, каково на настоящей войне. Соединившись с венграми, князь Изяслав сразу же повел объединенное войско на восток. Войско двигалось на пределе сил конских и человеческих, не отвлекаясь на осаду городов, где сидели Юрьевы сыновья. Остановку Изяслав сделал только под Пересопницей, в которой затворился с дружиной Андрей Юрьевич. Понадеявшись выманить из города этого своего двоюродного братца, известного безрассудной храбростью, князь Изяслав приказал поджечь городок Зареченск, выше по течению речки Стублы. И тут к нему пришла злая весть, что Володимирка Галицкий вышел из Галича с большим войском и идет вслед Изяславу. Тут уж стало не до игр с Андреем Юрьевичем, и Изяслав спешно созвал военный совет, на который вызвал и Хотена.