Станислав Росовецкий - Элитный отряд князя Изяслава

Хорошо еще, если Радко догадается и успеет вовремя на Сретенскую, да и еще за его новым двором по дружбе присмотрит.

Все в конце концов заканчивается на белом свете, прошли и эти два дня, два прекрасных и страшных для киевского обывателя дня нового вокняжения на золотом киевском столе прежнего великого князя. Трижды вспыхивали пожары, однако их удалось сразу загасить, в стычках погибло несколько бояр и служителей князя Юрия Владимировича и два десятка горожан-грабителей. Больше сорока дружинников суздальского князя оказались в плену, и теперь в большом порубе, особно для такого случая выкопанном на Копыревом конце, дожидались казни или выкупа. Среди них томился, мучаясь к тому же от жестокого похмелья, и Нефед Черный, бывший новый хозяин усадьбы покойного мечника Сумы.

Да, старина Радко не подвел. Отправленный со своим десятком к Лядским воротам с приказом перекрыть въезд и выезд из города, он по дороге сумел заскочить в обе усадьбы, свою и переданную Хотену. На первой захватил чуть ли не всю конюшню боярина Жирослава, на второй – допившегося до беспамятства Нефеда Черного: боярин столь незатейливо отдыхал от службы князю Юрию, уехавшему на Красный двор. Оставшимся своим отрокам мудрый Радко поручил охранять оба двора, а перекрыть Лядские ворота сумел и сам-друг с Соломиной.

В конце концов мечник получил от великого князя сутки на свидание с семьей и половину отпущенного времени потратил, проспав мертвым, без сновидений, сном на чужой пуховой перине под чужим одеялом из чернобурок. Очнувшись, зевнул и подумал, что понимает, отчего только что не видел снов. Разве не было сном все, с ним случившееся за три последних дня? И то, как шагал он, поддерживая под локоть отца Клима и неся за него серебряный крест, через недоброй памяти Золотые ворота навстречу дожидающемуся на лугу войску во главе с князем Изяславом; в алом корзне и в доспехе, сияющем золотом, на безукоризненно вычищенном белоснежном арабском жеребце выглядел Изяслав гордым и недоступным небожителем. И как сидел на пиру по правую руку, только через два места, от него, и как великий князь, в очередь, после старших своих бояр, пустил по кругу и в его честь заздравную чашу. И как венгры устроили конские скачки на Большом Ярославовом дворище, и как, оскалившись белозубо, темнолицый венгр свесился с борзого коня, неизвестно чем и держась, и зубами подхватил с земли стрелу – куда там нашему увальню Хмырю!

Хотен снова зевнул, едва не вывернув челюсть, и как был, в одной рубахе, вышел на гульбище терема. За тесно заставленным хозяйственными постройками двором (земля на Горе дорогущая!) стояли такие же, как у него теперь, красавцы терема и высились каменные тела церквей. Сладкое томление сковало члены Хотена, когда в нежданной близости распознал он купола Андреевской церкви Янчина монастыря: Несмеяна была совсем рядом, и вполне возможно, что до черниц дошла уже молва о его подвигах. Однако всему свое время, и сегодня он должен будет съездить, наконец, в Дубки.

– Хмырь, завтракать!

По всему Киеву дымили трубы, потому что у добрых людей доваривался уже обед, когда Хотен и Хмырь, оба в лучших одеждах и с приятной тяжестью кошелей за пазухами, проезжали мимо Святой Софии. Вот и Золотые ворота. Хотен подумал, что будет несправедливо, если отныне в их темном проеме к нему станет возвращаться страх, испытанный здесь позавчера. А бывать здесь доведется часто, особенно летом: он, конечно же, перевезет семью и домочадцев в свой новый богатый двор, но в жару приятно будет пожить в Дубках, у прохладных и чистых вод Лыбеди. Да и для мальца вредно все время проводить в городе, в вони и дыме…

– Хозяин! А, хозяин?

– Чего тебе?

– Приходили слуги Нефедовы, а кое-кто еще Суме служил. Просились на службу к тебе. И Прилепа тоже. Жаловалась, что еле разыскала нас.

– Я с каждым отдельно разберусь.

Люди нужны теперь, конечно. И придется найти время, чтобы с каждым поговорить и заключить ряд. Хорошо бы нанять и еще одну, новую горничную, только пригожую: и у хозяина будет на чем отдохнуть глазу, и свой человечек окажется в окружении хозяйки, в противовес Хвойке: та, Любаве принадлежа, держит, само собою понятно, и ее руку…

Створ Золотых ворот открыт. В проезде и возле него пусто: ни пеших, ни конных. Хотен выезжает на луг и слышит за спиной трубный глас, будто с неба:

– Счастливого пути, господине мечник!

Хотен разворачивает коня. Он узнал голос старейшины сторожей, но и теперь, когда тот не прячется за зубцом стены, не может его рассмотреть: солнце слепит. Кланяется неясной, солнцем наполовину съеденной тени.

– Спасибо на добром слове, Сновид Сигурдович! Мне тут недалеко.

Недоброе предчувствие, словно железной рукою, стискивает сердце нарядного мечника. Что могло случиться дома? Если несчастье какое, в эти два дня ему бы уже донесли, нашлись бы доброхоты…

Копыта стучат по доскам моста через Лыбедь, теперь направо. Будь под ним Рыжок или бедный Яхонт, можно бы уж и поводья бросить. А вот красавец Белян не знает пока дороги. Ничего, скоро запомнит… За этим холмом они и прячутся, Дубки. Только объехать и… Господи, пронеси!

Нет, обмануло предчувствие. Слава богу, не сгорели Дубки. Все постройки вроде на месте, и дымок из поварни тянется.

– Гы-гы-гы! Вот мы и дома, хозяин!

Это Хмырь радуется. Чему? В тереме на Сретенской, в завидном месте на Горе, у него своя, отдельная повалуша, он без пяти минут вольный киевлянин и оруженосец. А здесь…

Бог мой, это что же за диво? Ворота распахиваются, выходит навстречу Анчутка, перед собою на вытянутых руках несет обнаженную саблю, на шее лежит веревочная петля, а конец веревки за персиянином по земле тянется. Бухается на колени.

– Руби голова, хозяин, вешай мэня на воротах. Я, Абу Шахид Куздари, перед тобою виноватый, не устерэг.

Рванул воротник Хотен, только золоченые пуговки посыпались. Прохрипел:

– Кто помер? Малец? Как? Да говори, не томи, а то и впрямь зарублю!

– Все живы, Аллах милостив, – вроде как и удивился Анчутка. – Вот только сбэжала твоя жена и всех остальных увэла. Сына твоего, хозяин, остатных лошадэй, дэвку Хвойку.

– Испугалась ратных, когда Изяслав шел на Киев?

– Сие случилось еще за недэлю до ратных. И если испугалась ратных, зачем было меня травить?

– Тебя травить? – и вдруг вызверился на Хмыря. – А тебе-то что здесь надо?!

И тут холоп, протягивая на ладони собранные с земли пуговки, поглядел на него такими глазами… Господи, да именно такими глазами смотрят наивные здоровяки вроде Хмыря на увечных или на детей-калек! Вспыхнул тут мечник от стыда, кровь залила ему лицо, он поднял Беляна на дыбы – и едва не задело копытами бедного парня, повинного только в доброте своей и услужливости. А Хотен пришпорил коня и помчался, в скачке гася отчаяние нежданной напасти, по лугу к большому одинокому дубу, той тропинкой понесся, каковой убегал из дому в лес позапрошлогодней осенью, когда Баженко почему-то плакал не переставая, и нельзя было нигде в усадьбе спрятаться от его тонкого писка. Объехал дуб, придержал коня и вернулся к воротам шагом, уже решившийся действовать и вроде бы способный на это.