Станислав Росовецкий - Элитный отряд князя Изяслава

Хмырь предпочел исчезнуть: повел, очевидно, лошадь в конюшню. Анчутка в прежнем дурацком виде стоит у ворот.

– Верни саблю в ножны, скинь с шеи чертову веревку, – отрывисто приказал Хотен. – Не бойся, без кары не останешься! Обещал я отпустить тебя безденежно, как возвращусь, а теперь не пущу. Вот те и наказанье.

Сам снял веревку с шеи раба, хотел было увести его в рощу, чтобы выспросить без лишних ушей. Вот только нет теперь лишних ушей в доме – разве что домовой и сверчки подслушают. Спешился, забросил повод на коновязь, гаркнул Хмырю, чтобы не вздумал расседлывать свою драгоценную Мухрыжку. Поманил за собою Анчутку, чтобы не одному входить в дом.

Первый вывод сам собою напрашивался: вещей было увезено столько, что речь шла о двух возах, не меньше. Он вошел в ложницу, где все еще пахло Любавой, хотел было перекреститься на красный угол, но там только паутина висит. Сел на голые доски кровати, хлопнул ладонью рядом с собою, силушки не рассчитав. Скривился от боли:

– Садись, Анчутка! Поведай теперь подробно. Так, говоришь, отравили тебя?

Выяснилось, что студеная зима все-таки, хоть и не взял его с собою Хотен, и в Дубках допекла персиянина: начал кашлять. Волхв ему продал мешочек с травами, показал Хвойке, как заваривать, и наказал ежедневно пить перед обедом. Выпил отвару Анчутка и в тот роковой день, ничего не заподозрив, а проснулся только назавтра к полудню, с раскалывающейся головой и в пустом доме.

– Казни меня, хозяин, я виноват.

Хотен отмахнулся. Возможно предположить, что Любава ушла к отцу, прознав о его шашнях с Несмеяной. Тогда возникает вопрос, как Любава про те тайные встречи доведалась. Да и любой порядочный отец отправил бы тотчас дочь обратно, в новую семью: спит ли муж с кем на стороне, не спит ли, сие его, мужнино, дело. Коли жене его поведение не по нраву, следует ей обратиться к мужу, коли не боится быть избитой, а не бежать, да еще забирая с собою все приданое и ребенка – эх! Стукнул Хотен кулаком по доске и не почувствовал на сей раз боли. Дело склонялось к самому позорному для него объяснению.

– Анчутка, ты же не дурак. Ты же добре ведал, что доведется передо мной отвечать, когда с войны вернусь. Ты ведь припоминал, что деялось в доме, выискивал непривычное, искал следы. Не могло ведь такое случиться с бухты-барахты, без всякой подготовки. Ты нашел чего? Говори!

– Нашел. Под кроватью. Хозяйка разорвала грамотку, да и под ноги, а Хвойка замэла под кровать нечаянно. Вот.

Из пазухи достал и с поклоном протянул хозяину свернувшийся в трубочку клочок бересты. Хотен развернул и установил, что держит в трясущихся руках среднюю часть короткой грамотки. Прочесть можно было немного: «Любав»; «страдаю от», «весь буду к тебе», «дождатися». Были на клочке еще и неполные слова, их в другом случае Хотен попробовал бы восстановить, да только не было в том сейчас нужды. Кровь снова бросилась в лицо мечнику: сомнений нет, что перед ним обрывок любовного послания.

– Откуда ж взяться грамотке в моей усадьбе? Из тучи выпала или на стреле прилетела?

– Грамоты госпоже от твоего тэcтя, Корыта, привозил его приказчик. Четырэ раза приезжал.

– Возрасту какого?

– Постарше госпожи. А вот Хмырю в вэрсту, пожалуй.

– Закрывалась ли Любава с сим приказчиком наедине? – в пыльный пол уставившись, трудно выговорил Хотен.

– Чего не видэл, того не видэл. По двору с ним гуляла, да.

– Ты вот что, Анчутка, собирайся. Возьми лук, вооружи Хмыря. Оружие мое хоть не украли? Нет? И про шкатулку забыл спросить.

– Шкатулка твоя цела. Пуста вот только.

– А там и не оставалось много кун. Иди собирайся.

Хотен, как был, в сапогах и шапке, улегся на голые доски кровати. Что там говорил мудрый старый Радко? Ага, «только размечтаешься – и мордой в грязь!». Вот и исполнилось. Будут дети бежать впереди его коня и, от плети увертываясь, рожки из пальцев к головам приставлять, орать: «Рогач! Рогач!» Позор ведь не скроешь, а смыть его можно только кровью – Любавы и ее полюбовника. И сына заодно отбить. Вот это просто в голове не укладывается: как посмела она забрать у него Баженку? Придется мальцу расти без матери, тоже ведь беда…

– Мы готовы, хозяин.

– Поедешь на Мухрыжке позади Хмыря. Она кобыла крепкая, а ты мужик нетяжелый.

Смешно было бы для посещения тестя, богатого купца Корыто, надевать полный доспех. Кольчуги под кафтаном и меча на поясе достаточно, да еще если рядом такой лучник, как Анчутка.

Из отпущенного ему для семейных дел времени оставалось всего три часа, когда Хотен ворвался в горницу тестя. А что? Разве тесть не член семьи, и разве не семейное у него дело? У Хотена десница на рукояти меча, персиянин встал в углу, стрелу положив на лук, Хмырь с боевым топором оставлен у ворот со стороны двора, с приказом никого не впускать и не выпускать. Оба холопа предупреждены, что беседа может закончиться большой кровью.

А в горнице купец, сидевший в одиночестве за столом, усеянным берестяными грамотками, поднял глаза от своих записей и спокойно приветствовал зятя.

– Не могу пожелать тебе здравствовать, Корыто, – медленно произнес Хотен. – Вы с дочерью оскорбили меня, и я еще не знаю, не с тебя ли мне начать, чтобы кровью смыть бесчестье. Но прежде я хочу откупить у тебя слугу моего, Хмыря.

– Ты напрасно считаешь меня своим врагом, бывший зять, – произнес купец, спокойно дописал нечто (числа, небось, продаж) в вычурном корытце с воском, накрыл крышечкой корытце и пристегнул писало к поясу. – Я понимаю твою обиду. А за Хмыря с тебя три гривны.

– Так он же пошел в холопы за две гривны, разве нет?

– Вы взяли добычу. Хмыря видели на Горе в шубе, крытой аксамитом. Так будет справедливо.

Закусив губу, достал Хотен кошель, отсчитал монетки, подвинул по столу к тестю. Господи, о чем они говорят? Чуть не забыл…

– Пиши вольную грамотку.

– Стоит ли? – ухмыльнулся купец, пересчитывая. – У сего обалдуя ведь великокняжеский мечник в послухах.

– А ежели убьют меня на войне или твои родичи из мести? Пиши.

Посмотрел Хотен грамотку, прочитал, сунул за пазуху, кивнул. Прокашлялся, скрывая волнение.

– Теперь поведай, что произошло. Обещаю, что не трону тебя, пока будешь рассказывать.

Не дождавшись приглашения, Хотен уселся на скамью, прислонился спиной к стене. Время уходило, словно песок в часах, а сей надутый баран все молчит. Не пощекотать ли?.. О, наконец-то.

– Напрасно ты вздумал мне грозить, хоть ты теперь, говорят, приближенный боярин великого князя и снова киевский мечник. Еще вчера мое убийство можно было списать на чернь, а сегодня уже тихо.

– Я мечник и чту закон, Корыто. Однако желаю и вправе узнать, что произошло. Рассказывай! Лучше по доброй воле.

– Ну что ж. Три (или уже четыре) года тому назад ты посватался к моей Любаве. Сваха должна была тебе, если не прямо сказать, то хоть намекнуть, что невеста… ну, не без изъяна. И ты же сам должен был понимать, Хотен… Это сейчас ты был бы завидным женихом для моей дочери, а тогда? Кем ты был тогда? Голодранцем в платье с чужого плеча, ночевавшим в ужасной развалюхе. И мы с тобой пошли на сделку: я сбыл тебе дочь не без грешка, а ты получил хорошее приданое. Разве мы не ударили по рукам через мех моей шубы, и разве ты теперь и в самом деле не разбогател?