Александр Михайловский - Смоленский нокдаун

Одним словом, первые немцы, которых мы увидели, перебыли у нас ночку, нагадили как могли и укатили дальше в Гомелю, навстречу своей судьбе. Там наши недавно устроили большое контрнаступления и разом побили много немцев. Целых два дня санитарные машины вывозили в сторону Могилева раненых, а потом все, как отрезало — врага окружили. Обер-лейтенант, с которым спала Любашка, небось, уже гниет где-нибудь в безымянной могиле… Но это было уже потом, а пока, когда первые немцы от нас ушли, в Довске остался пост фельджандармерии и комендатура. Старший фельджандарм, лейтенант Краузе, оказался старой толстой свиньей, очень любящей вкусно пожрать, а на десерт употребляющей молоденьких девочек. Ну, вы меня поняли… Меня, например, мамка на чердаке прятала и выпускала только тогда, когда этот аспид угомонится. А я в фантазиях воображала, как раздобуду гранату и брошу в него… Уж такой он был отвратительный и жестокий, с пронзительный визгливым голосом и маленькими белесыми глазками, внешность его удивительно соответствовала внутреннему содержанию.

Напротив, комендант Довска, гаугттман Крюгер был высокий, худой, какой-то почерневший, и из еды употреблял исключительно молоко. У него, видишь ли, язва. И вообще, гаугттмана он получил еще на Империалистической войне, геройствуя против французов, и с тех пор военной карьеры не сделал, а был у себя в Германии кем-то вроде счетовода. Так вот, на маленьких девочек герр Крюгер внимания не обращал, а прятаться от него надо было таким, как моя мамка — то есть женщинам зрелым, но не старым, с видной и пышной фигурой. Но ничего страшнее обжимашек, когда никто этого не видит, бабам при этом не грозило. Схватит этот гаугттман Крюгер бабу за сиську или интимное место и начинает мять как тесто, а сам при этом балдеет, аж глаза закатываются. И самое интересное — бабы потом сами об этом друг другу рассказывали и даже жалели немного этого унылого немца, говорили, что он еще в ту войну был контуженый и травленый газами. А все потому, что этот гаугттман Крюгер был совсем не злой, не то что лейтенант Краузе — сам жил и нам давал. Но все равно я сказала мамке, что не надо его жалеть — он немец, а значит, наш враг. Она на меня рассердилась и даже хотела побить, но я все равно была права! Раз пришел на нашу землю — значит, мерзавец! Все фашисты — подлые захватчики, убийцы и палачи, а самый главный выродок — их поганый Гитлер.

Но потом мне как-то стало не до подобных мыслей, потому что началось такое, что ни в сказке сказать, ни пером описать. И добрых немцев нам больше не попадалось; все они были нервные, напуганные и очень злые. Поговаривали, что сначала наши хорошенько наподдали им под Унечей — мол, было крупное сражение, в котором разбили множество вражеских войск, и даже в плен попало несколько генералов. Но Унеча от нас далеко, и что там было взаправду, а что нет, из наших довских никто не знает. Потом, через несколько дней, было контрнаступление наших под Гомелем, и вот о нем мы знали уже достаточно хорошо, как и о том, что наши там окружили цельную немецкую армию, отрезали ее от своих и начали бить чем ни попадя. Иногда мы у себя в Довске слышали, как там, под Гомелем, стреляют пушки. И при этом мы радовались, но тихо, чтоб немцы не видели — так вам, гадам, получите, а нечего было на нашу Советскую Родину нападать!

Тогда и началось все самое главное и интересное. Немцы взяли с другого участка фронта много-много танков и солдат, чтобы перебросить их на помощь своим окруженным войскам. Но когда эти танки и машины с солдатами стали проходить через наш район, их принялась бомбить наша авиация. Такие новые большие самолеты без винтов, и мотор у них не шумит, как обычно — «у-у-у-у-у», а тонко свистит… Хорошо бомбили — тщательно, с огоньком, и днем и ночью. Возле Довска разбили две колонны из грузовиков с пехотой и одну из танков. Мы сами видели, как эти чудные самолеты пролетали над крышами наших домов. И ведь Довск и соседние деревни они не бомбили, а стоило германцу высунуть нос за околицу, так сразу — получи, фашист, гранату (точнее, бомбу).

Поэтому немцы стали у нас в Довске прятаться от бомбежек, и напряталось их тут великое множество. И главным у них был цельный генерал с таким же именем, как и у Гитлера — то есть Адольф. Он страшно орал на гаугттмана Крюгера, топал ногами и размахивал руками — сразу было видно, что чего-то требовал; да только мы не понимали, чего именно, потому что не знали немецкого. Но явно ничего хорошего нам от этого Адольфа не светило, и поэтому мы приготовились к худшему. И точно. Если первые немцы перестреляли только собак (хотя жрать их не стали), эти сразу же пожрали в Довске всех кур, гусей, уток, поросят, свиней, и даже коров. И все им, паскудам, было мало. Кроме того, по приказу этого немецкого генерала в целях предостережения от враждебных действий схватили и повесили перед сельсоветом пятерых наших сельчан, арестованных ни за что, а еще десятерых человек назвали заложниками и заперли в холодной. Нам объявили, что, мол, в следующий раз, если случится какая-нибудь нелояльность, то повесят уже этих десятерых, а в заложники возьмут уже двадцать человек.

При всех этих зверствах сами немцы были чем-то ужасно напуганы. Было отрадно смотреть на их мерзкие бледные физиономии, искаженные страхом; но мы, конечно, избегали смотреть им в лицо, чтобы они не увидали наших чувств. Адъютант (и по совместительству переводчик) немецкого генерала, хлопнув стакан самогона, говорил, что мы, русские, воюем с немцами нечестно, потому что позвали себе на помощь то ли выходцев из ада, то ли пришельцев с Марса — настоящих людей войны, которые теперь истребляют немецких солдат как хотят. И что бомбили их как раз ужасные самолеты этих существ, которые поэтому и смогли нанести немецким войскам огромный ущерб. Этот Карл все время трясся от испуга и говорил, что для того, чтобы стать такими непобедимыми, пришельцы эти непрерывно пьют человеческую кровь и сосут костный мозг. И что, мол, когда тут закончатся немцы, эти исчадия возьмутся за нас и всех перебьют.

Ну да уж, конечно… Какой только ерунды человек не наговорит от испуга! Пришельцы, марсиане и прочая дребедень, думала я тогда, это все гений товарища Сталина, который добился перелома в войне и чтобы фашистов погнали обратно — туда, откуда они и пришли. Но сегодня, когда на рассвете даже до Довска донесся вой и грохот идущей на прорыв советской артиллерии, стало ясно, что истина лежала где-то посередине между моим мнением и мнением этого дурачка Карла. Сначала «наши» немцы вели себя относительно спокойно, и даже их генерал делал вид, что будто ничего особенно не происходит. Расхаживал по деревне, важный как павлин, и давал указания своим солдатам, как им готовиться к отражению нападения наших, которое, как сказал Карл, пристрастившийся к нашему самогону, по его расчетам, случится только сегодня к вечеру или вообще завтра утром. Но свои расчеты Карлу пришлось скомкать и использовать в сортире по прямому назначению. Едва утреннее солнце поднялось повыше (то есть задолго не только до вечера, но и до полудня), как неподалеку от Довска, где-то в направлении Гомеля, раздалось несколько громких пушечных выстрелов. Ну, немцы после этого и забегали — точно как тараканы у нас в хате, когда мамка среди ночи затеплит от лампадки лучину. Казалось, что все они обделались от страха перед грозной опасностью.