Евгений Щепетнов - Чужой

Раб смерил Олега неприязненным взглядом и отвернулся, а у Олега снова заныло внутри: «Трусов!» Он – трус!

Врешь. Не трус! Просто так сложились обстоятельства.

– Идет! Капитан идет! – зашептали в толпе, и Олег понял, чего все так напряженно ждали.

Капитан шел спокойно, уверенно, и толпа расступилась перед ним, как лед перед атомным ледоколом. От него веяло силой и уверенностью. А еще – властью. Беспредельной, дурной, единоличной и страшной! У себя на корабле он мог сделать все, что угодно. И никто не смел оспаривать его приказы.

– Ну вот мы и встретились. – Капитан говорил негромко и даже доброжелательно, но купец на его слова зарычал, как загнанный зверь, и на губах его вспухли красные пузыри. – И встретились раньше, чем я тебе обещал! Обстоятельства так сложились. Я не виноват!

Капитан рейдера широко улыбнулся, и команда, стоящая вокруг, радостно захохотала, а девчонки, стоявшие рядом с купцом, вжались друг в друга и в мать.

– Ты убил моих людей. А ведь тебе сказали, чтобы ты сдавался! Пятнадцать человек я потерял по твоей милости! Моих лучших людей, тех, кто мне был дорог, кого я ценил! Моих боевых товарищей!

Капитан сокрушенно помотал головой, демонстративно переживая за убитых пиратов, и толпа откликнулась гулом, волосатые загорелые руки схватились за рукояти мечей и кинжалов.

– Итак, ты мне должен. Пятнадцать моих людей – пятнадцать сотен тысяч золотых. И тогда я отпущу твою семью. Тебя не отпущу, а семью отпущу!

– У меня нет столько денег! – Купец пророкотал, как камнепад в горах Кавказа. – Откуда я их возьму?

– Откуда? Оттуда! Напишешь управляющему, он выдаст нужную сумму. А если не наберет – продаст дома, продаст лавки, корабли – и наберет.

– Мразь! Ты – мразь! – Купец с ненавистью зыркнул на пирата. – Если бы не твой маг, ты бы никогда меня не взял! Я бы тебя взял!

– Взял, не взял – ну что ты заладил? – усмехнулся пират. – Это ведь не все твои деньги. Так что будет на что жить семье. И лечиться. После того, как мои люди с ними немного развлекутся.

– Что ты хочешь сделать с ними? – Голос купца сразу сел. – Не трогай их! Я все сделаю!

– Сделаешь. Куда ты денешься? Но ты должен ответить за то, что отказался выполнить мой приказ. И еще, ты должен знать, что я настроен очень решительно. Срок тебе будет – месяц. А потом начнется вот что. Каждый день. Каждый! Я сделаю из твоих девок корабельных шлюх! И ты будешь смотреть. Каждый день! Симур, давай!

Высокий худой мужчина с пустыми, стеклянными глазами равнодушно взглянул на капитана, вышел из толпы и медленно подошел к супруге купца. Та с ужасом смотрела на подходящего пирата, прикрывая руками своих дочерей. Симур так же равнодушно поманил рукой кого-то из толпы, тут же из группы абордажников выскочили несколько мужчин и под рыдания, крики и слезы девочек оттащили от матери. Симур мягким, плавным движением достал кинжал из ножен, так же плавно и точно полоснул женщину между грудями и быстрым движением левой руки рванул лиф вниз, оголяя женщину до самого пояса. Вероятно, он был очень сильным человеком – платье слетело с плеч женщины с такой легкостью, будто это была паутина. Еще рывок, уже двумя руками, и женщина остается в кружевных трусиках, зажав грудь скрещенными руками.

Но мучитель не останавливается – пальцы входят за завязки трусов, рывок! Женщина обнажена с ног до головы.

Олег как-то отстраненно отмечает, что для своих лет и после трех родов (а может, и больше) дама очень хорошо сохранилась. Тяжелая грудь не отвисла (видимо, детям приглашали кормилицу), ноги стройные, жирок есть, но вполне даже в норме, лишь округляя, делая женственней пропорциональную фигуру.

Опять ощущение нереальности, ощущение какого-то кино, не самого лучшего ужастика на пиратскую тему. Вот сейчас они схватят эту женщину, поставят ее на колени… а потом кадр покажет лицо плачущей, стонущей дамы – само собой, без особых интимных подробностей. Нельзя такое показывать на экране.

Вот кадр перескочил – и женщина уже прикрыта изорванным платьем. Ее ведут в трюм, к рабам, а мужчине строго напоминают, что будет то же самое, если он… ну, понятно. Кино есть кино.

Только вот ничего от кино тут не было – кроме того, что женщину действительно поставили на колени. Никаких перескоков кадра, никаких крупных планов – все деловито, мерзко и обыденно. Когда первый пират вошел в пленницу, она глухо застонала, пират же довольно засмеялся, задергался, наращивая темп. Его заскорузлые руки вжимались в белые, холеные бедра дамы, оставляя синяки и кровоподтеки, пират ухмылялся, из его рта по подбородку стекала тонкая струйка слюны. Он наслаждался процессом.

Потом был еще один – молодой, лет двадцати. Он бил женщину по спине, по ягодицам широкой ладонью, та вскрикивала, мотала головой, будто не веря в происходящее, и тихонько, утробно вздыхала-стонала, как умирающая на поле боя лошадь. Из глаз ее текли слезы, а голова, которую пират загибал к небу, держа красавицу за пышные волосы, моталась из стороны в сторону в такт рывкам насильника.

Когда через нее прошло человек пятнадцать, капитан, скучающе прикрывший глаза и зевавший, будто это было самое скучное зрелище в его жизни, приказал:

– Хватит! Давай старшую девку!

Жену купца прямо тут, на месте, заковали в ошейник, скрепив его чем-то вроде маленького замка, и посадили на цепь, как собаку. Она не сопротивлялась, просто не могла – последние трое насильников брали бесчувственное тело.

Девчонку раздели так же, как ее мать. Она явно была девственницей, и это очень позабавило толпу разогретых, накрытых красной волной похоти мужчин. Пираты едва не передрались за право первым овладеть молодой красоткой, но Симур тут же прекратил все споры, подошел к девушке, без замаха дважды сильно ударил ее по щекам открытой ладонью (она не кричала, не плакала, не просила ее не трогать – молчала и с ненавистью смотрела на врагов), и когда девушку опустили на четвереньки, зажав ее с двух сторон, указал пальцем на первого попавшегося бойца:

– Ты!

Расставаясь с девственностью, девушка не выдержала и утробно застонала, забилась, пытаясь вырваться из захвата держащих ее мужчин, но ничего не вышло, и она повисла в мускулистых руках, дергаясь всем телом при каждом толчке входящего в нее мужчины.

Боги над ней сжалились, и она потеряла сознание на третьем насильнике. Дальше уже насиловали ее бесчувственное тело, и так как «труп» насиловать неинтересно, ее пинали, щипали, били, пытаясь привести в чувство, и брали так жестоко, так злобно, что наверняка ей что-нибудь да повредили (как показалось Олегу).

Испачканная кровью, нечистотами (ее брали так, как захотелось распаленным похотью извращенцам), она осталась лежать рядом с матерью, и тогда капитан указал на младшую девчонку, пристально глядя в побелевшие от боли и страданий глаза купца: