Дмитрий Старицкий - Еврейское счастье военлета Фрейдсона

— Слушай, Ари, я что-то не догнал, что у тебя было с этой женщиной? — Коган склонил голову к левому плечу.

— Если бы я сам помнил, — отмахнулся я. — Но от ее взгляда я чувствую себя почему-то виноватым.

— Может, вы раньше жили вместе. А? — подмигнул Саша.

— Тогда бы она бросилась бы мне на шею, — предположил я.

— Скромная женщина, — вздохнул политрук. — Ты действительно к ней ничего не испытываешь? Симпатичная мордашка.

— В том-то и дело что ничего, — я с шумом вздохнул носом. — К ней ничего. А чувствую себя как бы виноватым перед ней. Странно. И выпить хочется до смерти.

— А вот этого как раз и не надо, — наставительно произнес политрук. — Ты уже выпил разок до смерти. На Новый год. До сих пор пол Москвы на ушах стоит.

Приехал мозголомный академик. Без ассистентки. Муштровал меня своими тестами полдня. Я даже ЛФК пропустил. Что-то долго писал он в толстую тетрадь американской самопиской.

Наконец он разродился выводами.

— Со своей стороны, молодой человек, я не вижу у вас никаких противопоказаний к воинской службе, в том числе и лётной. Но это мнение учёного, а у врачей свои резоны. Насколько я понимаю, вам они инкриминируют не ретроградную амнезию, и даже не диссоциированную амнезию, а диссоциированную фугу. Редкое заболевание, про которое никто ничего практически не знает. Так есть некий набор описанных случаев и более ничего.

— А с чем едят эту вашу фугу, — заинтересовался я. Все же о моей судьбе речь идет.

— Это более тяжелое заболевание, чем амнезия. Амнезия, особенно травматическая, как правило, со временем проходит, и человек все вспоминает. Особенно если тут помню, а тут не помню. Амнезия может поражать различные виды памяти, фуга — исключительно личностные. Фуга проявляется совсем по-другому. Внезапно человек срывается, уезжает в другие края и полностью забывает свою биографию и все личные данные, в том числе и свое имя. Во всем остальном они вполне себе нормальные люди. Бывало, брали себе новое имя и нормально работали до конца жизни. Некоторые вдруг вспоминали все, но тут же забывали о том, что с ними происходило во время фуги. Когда такое произойдет, не может предсказать никто. Тем более врачи. Слишком мало материала для анализа. Я свое положительное мнение о вас напишу, конечно, но я не врач и никакой ответственности в отличие от них не несу. А врачи подстрахуются. Мой вам совет — не лезьте в бутылку и не спорьте с врачебной комиссией.

— Но мне на фронт надо. Летать. Сбивать фашистов.

— Вы помните, как управлять самолетом?

— Нет. Но если это тело научилось один раз управляться с крылатой машиной, то второй раз это сделать будет легче.

— Не спорю. Я не спорю. А врачи будут спорить. Повторяю в отличие от меня у них ответственность. Для меня вы, простите за откровенность, любопытный случай. Для науки психологии. А наука психиатрия, хоть и близка к ней, но совсем другая. Вдруг у вас действительно диссоциированая фуга и вы в полёте вдруг вспоминаете прошлое. И моментально забываете все, что произошло после клинической смерти. А идет бой. Что тогда?

— Бой продолжит летчик Фрейдсон. Возможно даже лучше, чем новый я. — заявил уверенно и твердо, глядя прямо в глаза академику.

— Так можно и до психдиспансера договориться, молодой человек. — Покачал он своей шевелюрой. — Помните и о возможных карательных мерах врачей. Запрут вас в чистую, светлую палату с решетками на окнах посередине заброшенного парка. И будете вы коротать свой досуг в беседах с Наполеоном и Александром Македонским.

— Разве я опасен для общества?

— Изолируют людей даже в тюрьму не ''потому что'', а ''чтобы не''. В вашем случае, чтобы чего-нибудь не вышло и чтобы врачам задницу за это не надрали. Несмотря на то, что вы интеллектуально и социально сохранны. Мое дело вас предупредить. А там смотрите сами. Но держите в уме, что любой скандал, который вы устроите на комиссии, будет свидетельствовать против вас. Так, что спокойная аргументация и логика. И тогда есть хоть маленький, но шанс. Вы поняли меня?

— Предельно ясно. И насколько понимаю, я никому не должен говорить об этом нашем разговоре.

— Желательно. Это в ваших же интересах. Позвольте откланяться, у меня еще другие дела на сегодня есть.

Когда за академиком закрылась дверь, я вдруг понял, почему он сегодня пришел без ассистентки. Да чтоб не настучала. Пуганая корова на куст садится… Но все равно спасибо ему. Другой бы мог и не просветить.

Даже аппетит пропал, хотя время к обеду шло.

Пошел курить в курилку на первом этаже. В сортир нюхать хлорку идти не хотелось, хоть это было и ближе. Но меня теперь костыли не регламентировали.

В холле столкнулся с румяным от морозца Коганом.

— О! На ловца и зверь бежит. — Весело заявил политрук.

— Кто звэр? Я звэр? — прибавил я кавказского акцента для прикола.

Коган усмехнулся.

— Лучше подержи, пока я разденусь.

И пошел, скинув мне чертежный тубус и вещмешок. Раздеваться направился, однако, в ближний гардероб, а не в свою каморку в дальнем корпусе. Чтобы мне долго не ждать. Воспитанный молодой человек и вежливый.

Вскрыли тубус и прямо рядом с траурным объявлением о смерти полковника Семецкого повесили плакаты, прижав к стенду канцелярскими кнопками. Политрук их целую коробку из планшетки вынул.

Первым плакатом изобразили казаков в кубанках, рубящих шашками бегущих фашистов на фоне полупрозрачного древнерусского витязя на вздыбленном коне. Вверху даты одна под другой: 1242 и 1942. Внизу лозунг: ''Кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет'' Александр Невский''.

— Что я тебе говорил, — подмигнул Коган. — И орден Александра Невского будет. Все подготовлено. Ждут только решения Политбюро.

Второй плакат с падающими и дымящимися немецкими самолетами и надписью менее оптимистичной, скорее призыв от безысходности: ''ТАРАН — ОРУЖИЕ ГЕРОЕВ'' именно так все буквы большие, а снизу плаката традиционное ''Слава Сталинским соколам — грозе фашистским стервятникам''.

— Нравится? — склонил Коган голову к левому плечу.

— Нет, — буркнул я. — Таран это… Это… Как заживо умереть заранее. А вот казачки нравятся. Оптимистично. И связь времен налицо.

Покачал головой политрук и ничего мне на это не сказал. Вынул из планшетки и протянул мне тонкую бежевую брошюрку из ''Библиотечки красноармейца''

— А вот это, как коммунист-агитатор, будешь читать ранбольным обмороженным бойцам по палатам, — политрук подмигнул. — Таково тебе второе партийное поручение. Первое ты выполнил. Теперь твоя палата жестокие романсы поет. Мещанство конечно, но все же не похабщина с уголовщиной. А теперь пошли обедать. Ты у нас нынче ходячий, так что в столовку общую направились.

— Слушай, Саша, как бы мне с полком связаться. А то стыдоба, понимаешь, в том, что у меня есть в Кремль на награждение идти, — пожаловался я.