Дмитрий Старицкий - Еврейское счастье военлета Фрейдсона

Курили на улице. Большая курилка согласно моему же прогнозу была забита выздоравливающими помороженными бойцами. Дух смеси махорки и мази Вишневского сразу нас выгнал на мороз. А тут и Василий Иванович ''эмку'' подал к подъезду.

В первом отделе Главного штаба ВВС сначала долго искали мое личное дело. Потом вписывали в него недостающие сведения. Подшивали справки из госпиталя. Их я целый пук привёз.

И погнали, потом в подвал фотографироваться не только на новое удостоверение, но и в личное дело положено было вкладывать большую фотокарточку 9 на 12 с новыми знаками различия при каждом повышении в звании.

Во всём шли навстречу, кроме продовольствия. Дали только талон на сегодняшний ужин в местной столовой военторга.

Потом кадровики нашли какую-то разрешающую инструкцию, но на моем заявлении требовалась резолюция самого командующего.

Пришлось ждать Жигарева, который как сказали: ''на ближней даче''. Как оказалось, не на своей он даче отдыхал, а вызван был на дачу к Сталину в Кунцево.

Сижу в приёмной. Жду. Совместно с адъютантом кроссворд огоньковский разгадываю.

Задребезжал телефон. Позвали меня опять в кадры. В первый отдел.

Дали расписаться на обратной стороне большой фотокарточки и поставить дату. Вторую, такую же, подарили мне на память. (Будет, что матери Фрейдсона отослать — ей нужнее).

Расписался в журнале за новое удостоверение. Сдал старое.

Тут и к командующему вызвали.

— Вываливай свои беды, — сказал уставший генерал-полковник. — У тебя десять минут. Постарайся уложиться.

Уложился в пять.

Командующий протянул ко мне свою лапу.

Я вложил в нее заявление. И выписку из инструкции.

Жигарев быстро прочитал обе бумаги и размашисто начертал резолюцию и расписался.

— Слышал, ты новую квартиру получил, взамен утраченной, так? — спросил генерал пока писал.

— Так точно, товарищ генерал-полковник.

— Готовить там тебе есть где?

— Так точно. Есть.

— Получишь сухим пайком до конца месяца. И таким образом твой продаттестат за январь будет погашен.

— Спасибо, товарищ генерал-полковник, — искренне поблагодарил я командующего.

— Врачебно-летная комиссия была?

— Нет. Только общая. Признан ею годным к строевой.

— Добро. Ты отличный истребитель, Ариэль, но если тебе летать не дадут, ты готов на земле служить. К примеру, в штабе ПВО? Или в авиацию дальнего действия штурманом?

— Если есть выбор, то лучше в полк. На фронт.

— В комполка метишь? Ну-ну. Ладно. — Улыбается. — Потом всё порешаем. После комиссии. Свободен.

— Большое спасибо, Павел Фёдорович.

— Ты еще здесь?!

Генерал оторвался от телефона, по которому требовал его с кем-то соединить.

Естественно, я исчез из кабинета аки привидение.

В пятом отделе штаба забрали заявление с резолюцией и выдали взамен несколько квитков. Погнали опять в подвал, но уже в другое крыло здания.

Папирос интенданты не дали. Сказали: есть отметка, что выдано за январь мне сполна.

Пожаловался на то, как и что нам выдали в табачное довольствие в госпитале. Посмеялись интенданты, выделили мне три пачки папирос ''Северная Пальмира'' и бутылку молдавского коньяка из Криково, довоенного, пятилетней выдержки. Буржуазной еще закладки.

— За звезду, — сказали, передавая бутылку в руки.

Зато выдали по квитку из пятого отдела сливочного масла 250 грамм. И хлопкового литровую бутылку. Гречки, ячки, даже рису по килограмму. Луку репчатого два кило. Галет пшеничных пяток упаковок. Сухого молока килограмм. Яичного порошка полкило. Полукилограммовых банок тушенки полдюжины. Рыбных консервов непонятных, без этикеток, десяток. Шоколаду две плитки и сахару фунт. Соли каменной килограмм (по моей просьбе). Спичек десять коробков. И напоследок палку сухой конской колбасы.

Рассказал им пару анекдотов из госпитальной коллекции и интендант расщедрился дополнительно на три упаковки сухарей ржаных в пергаментной бумаге и десяток брикетов супа-пюре горохового.

Ехидно заметил при этом мне.

— Я так понимаю тебе в этот месяц не летать, так что вспучивания живота будет нестрашным. А музыкальный супчик весьма питателен. Упаковывай всё в сидор и беги, герой, к вещевикам, пока я не передумал.

Тащу раздутый тяжёлый сидор с харчами и думаю, что без подписи командующего я бы и половины не выцыганил у них.

На вещевом складе договорился, оставив складским под свою роспись как уже полученные, ватные штаны и фуфайку, и они мне заменили шинель меховой курткой, лётной дублёной. Сапоги выдали по моей просьбе юфтевые — они в поле надёжнее хромовых. Материал на портянки и подшивку. Пару вафельных полотенец. Полушерстяной комплект из гимнастёрки и галифе фабричных защитного цвета. Зимнее бельё две смены. Лётный реглан из шевро (все же я теперь старший командир). Шапку-ушанку цигейковую. Фуражку. Пилотку синюю шерстяную старого фасона, но очень любимую авиаторами. Набор петлиц, фурнитуры и шитья. Запасные пуговицы. Нитки-иголки уставного комплекта. Новая портупея без звезды на двух шпеньках. Сумку сержантскую кирзовую под все мелочи. Порошка зубного. Вышел целый мешок.

— Мыла дадите? — спросил на всякий случай. А вдруг?

— Только дегтярного, — отвечают.

— Самое оно будет на фронте, — говорю. — От вшей спасаться.

Усмехнулись интенданты, и вывалили мне целую упаковку.

— Ты первый, кто его берёт. Все как сговорились: ''детское'' хотят. Прямо не командиры, а детишки, только умишка поменьше, а членишко побольше.

И ржут интенданты.

А мне-то что? Я всю упаковку и смахнул в мешок. Дают — бери.

В столовой талон на ужин обменял у поваров на банку майонеза и четыре варёных яйца.

Домой меня удачно подбросили в кузове полуторки и то спасибо, хотя продувало знатно. Хорошо, хоть недалеко тут.

Дома надрывался звонок телефона. Еле успел добежать.

— Ждёшь? — в ухо проник слегка тревожный голос Костиковой.

— Тебя? Всегда. — Ответил я. — Жду и хочу.

— Только я не сразу. И на трамвае. Но к комендантскому часу успею.

А жизнь-то налаживается, по крайней мере, половая!

Если кому кажется, что я всю неделю балду пинал, то тот сильно заблуждается. Каждый день у меня был на каком-нибудь заводе митинг или два в день. Если не митинг, то встреча с трудящимися. Прямо в цехах. При этом нас отвратительно кормили в рабочих столовых. Не специально. Заводские сами так питались и старались, как русские люди подсунуть гостям лучший кусок. (Я боялся даже представить, что едят их иждивенцы). Мощное добровольческое движение в действующую армию, на фронт, среди ''бронированных'' рабочих во многом опиралось на то, что красноармейца кормили намного лучше. Хотя, и не совсем досыта. Я смог это сравнить, когда напутствовали маршевый батальон перед отправкой на фронт. И когда в бывшем своем авиационном полку пообедал по пятой лётной фронтовой норме. Такие добровольцы из рабочих районов Урала и Сибири три армии составили и добровольческий танковый корпус. Не умаляя патриотизма этих рабочих, все же доводы желудка были для них не на последнем месте.