Дмитрий Старицкий - Еврейское счастье военлета Фрейдсона

Потом я научил ее общаться со мной в койке в позе наездницы, и ей понравилось амазонкой быть.

Правда она так и не созналась мне, с кем девственность потеряла, да я и не настаивал. Дело естественное. Противоестественно в двадцать пять лет девочкой оставаться. Главное, не вешала мне лапшу на уши, что я всего второй мужчина в ее жизни.

Спали крепко. В обнимку.

Утром продолжили секс-марафон с подмахом и счастливым повизгиванием.

Потом опять заснули.

И вот я окончательно проснулся, а она стирает и ''поет по утрам в клозете''.

И требует культурной программы на день.

Сходили на экскурсию в ГУМ, где я отдал свои часы в чистку мастеру, которого мне порекомендовал капитан Данилкин. Заодно нормальный растягивающийся стальной браслет фирмы Omega прикупил у него же. А то с длинным рабочим ремешком в городе неудобно, да и выглядит неаккуратно.

Ленка купила себе на талоны две пары чулок нитяных. Бежевых. Сказала: ''на весну''.

Зацепился глазом за коммерческий магазинчик белья артельного производства и разорился подруге на пояс для чулок, похожий на переросток держалок для мужских носков. В подарок. А то страшно глядеть, как она свои красивые ляжки уродует трехсантиметровыми резинками, сшитыми в кольца.

Культурная программа началась у нас с красивого здания музея Ленина, что между ГУМом и гостиницей. Бедноватый музейчик, если откровенно. Там не знаю как, но удалось не ржать в полный голос. На листовке итальянских социалистов в поддержку русской революции, в обращении к Ленину, стояло несколько подписей. Одна из них была B. Mussolini. Но сдержался, так как не соответствовало политическому моменту. А девочку вообще не стоило сбивать с панталыку правильной комсомолки. В настоящий момент Муссолини нам враг. Целую армию пригнал под Харьков.

А вообще познавательно для меня — беспамятного.

Исторический музей тоже рядом стоит, но в нем экспозиция была сильно усеченной. Многое вывезли в эвакуацию. Хотя для Ленки всё было в новинку. Обучаясь в Москве на медицинском, она вообще не ходила по музеям, театрам и выставкам как другие московские студенты. Зубрила, зубрила и зубрила. Не до культуры ей было. Максимум — кино.

Мавзолей Ленина для посещений был закрыт. Намекнули, что и сам Ленин в эвакуации.

Манеж закрыт.

Остались прогулки по заснеженному Александровскому саду. Продрогли. Побежали в гостиницу греться. Благо рядом.

Прогрелись до множественных оргазмов.

Обедали в номере, ласково поглядывая друг на друга. Нам комфортно было вдвоем. Раздетым, без военной формы даже война на время забылась. Но все хорошее всегда кончается.

Отзвонился Коган и в пять вечера прибыла ''эмка'' из госпиталя.

Втроём за один раз перетащили все мое барахло из гостиницы в машину.

Припомнив, что дома вообще насчёт пожрать шаром покати. Купил в знакомом уже коммерческом буфете две кральки ''краковской'' колбасы. Сала шматок. Сайку белого хлеба. Полбуханки ржаного. Соленых огурцов дюжину. И водки, что подешевле, бутылку.

Василий Иванович на мой вкусно пахнущий бумажный пакет только огорчённо покачал головой.

— Недалеко от вас на улице Герцена небольшой коммерческий один магазин прямо напротив консерватории, там цены более щадящие, чем в гостинице. Ну и ''Елисеевский'' гастроном почти напротив.

— Что, так? — удивился я.

— В буфете здесь еще ресторанная наценка есть.

Товарищ Коростылёва встретила меня с облегчением на лице. Тут же всучила мне счёт за бытовые услуги, который мне предстояло оплатить в ближайшей сберкассе, и повела нас показывать изменения в моём жилище.

Квартиру я не узнал. Всё качественно отмыто и отдраено кроме окна. Но окна вроде как моют традиционно по весне. По первому теплу. Даже паркет блестит — натерт мастикой.

Единственно знакомым предметом обстановки оставалась большая бронзовая люстра, куда довертели недостающие электрические лампочки. И надраили как солдатскую бляху. Все остальные предметы мебели были хоть и от разных гарнитуров, но в пределах одного стиля. Явно под люстру подбирали. Конкретно — русский модерн. Но вот древесина была разной. Если полуторная кровать, тумбочка к ней и комод сработаны из розового дерева, то стол, стулья, буфет и платяной шкаф — из неопознанной мною темной древесины, под цвет стеновых панелей. В кухонном простенке появился второй стол. На нем медная керосинка, жестяной чайник и эмалированная кастрюлька. Шесть граненых стаканов, шесть глубоких тарелок самого общепитовского вида и по шесть алюминиевых вилок-ложек. Деревянная доска и простенький кухонный нож.

— Алевтина Кузьминична, вы — кудесница, — восхищенно сказал я, глядя при этом как Костикова заправляет кровать списанными из госпиталя драными простынями.

Всё стало неплохо, только стены теперь казались пустоватыми — картин требовали. Хоть каких.

Комендант, отодвинув новую плотную темно-синюю штору с гардиной, показала, пропущенный в прошлый показ зимний холодильник с правой стороны от окна. Глубокая ниша с несколькими дырочками на улицу, дверца изнутри обита толстым войлоком и покрыта клеенкой.

Я туда сразу затолкал колбасу и сало. Но, подумав, половину вынул обратно.

Эти плотные шторы вполне заменяли стандартную светомаскировку из черной крафт-бумаги.

Нарезали закуску, и разлил я водку по пяти стаканам. Сказал немудрящий тост.

— Ну, други, с новосельем меня.

Костикова, перед тем как выпить брызнула водкой изо рта, как на тряпку перед глажкой, в каждый угол.

— Так положено, — сказала. — Чтобы дом стоял.

— Товарищ старший политрук, — обратился Василий Иванович к Когану. — Пока товарищ военврач уют наводит, пойдем, поднимем то, что в машине осталось.

И. надев головные уборы, они пошли на выход, по дороге захватив с собой комендантшу, которая вроде как уходить не собиралась.

Мы остались одни. Когда я обхватил Ленку сзади за талию, она с готовностью откинулась на меня, подставляя губы.

— Останешься? — спросил я, охотно ее целуя.

— Нет. — Ответила девушка. — Дежурю в ночь. За вчера. Ты не обидишься, если я с нашими уеду? Неохота на трамвае трястись.

Поцеловались еще.

— День сегодня был замечательный. Спасибо тебе, Арик, за праздник. Но, увы… праздник не бывает каждый день. Тем более на войне.

— Приедешь еще?

— Ты знаешь, где меня найти, — оставила женщина за собой последнее слово.

И снова меня поцеловала. Жадно. Зовуще.

Тут и Василий Иванович с Сашей притащили тюк, перевязанный веревками.

— Что не подойдёт — вернёшь обратно, — сказал Коган.

— Меня с собой возьмёте. Вы же сейчас в госпиталь? — попросилась Ленка.

Коган вопросительно посмотрел на меня.

Я кивнул, соглашаясь.