Дмитрий Старицкий - Еврейское счастье военлета Фрейдсона

Слушал он меня внимательно, не перебивая и не задавая наводящих вопросов.

Когда я закончил рассказывать, Мехлис заметил.

— Что же ты своё геройство в госпитале так скромно осветил. Мне доложили, что ты на костылях и с ногой в гипсе с двумя здоровенными сержантами НКГБ справился. И даже их разоружил.

Пришлось подробно рассказывать, как я со своей потерей памяти принял украинский язык за иностранный и вступил в борьбу с ''вражескими диверсантами'' и накостылял им.

— К тому же, как я считал, товарищ комиссар первого ранга, советский человек не может быть махровым антисемитом.

— Ты чувствуешь себя евреем?

— Нет. Я не знаю, что это такое. Если раньше и знал, то теперь не помню.

— А кем ты себя чувствуешь?

— Коммунистом. Я в последнее время много читал, начиная с ''Краткого курса''. Мне эта линия нравится.

— А вот это правильно! — вскинулся Мехлис. — Все национальные различия при коммунизме отживут себя. Правильный ты человек, Ариэль Львович. Как ты видишь своё будущее?

— На фронте, товарищ армейский комиссар первого ранга. Только на фронте я себя вижу. Но боюсь, мне медкомиссия летать запретит, и поставят меня в тылу на пост какого-нибудь ''свадебного генерала''. А мне уже в госпитале безделье обрыло.

— Давай так, — Мехлис припечатал ладонью по столешнице. — Иди пока, как положено по инстанциям. Если действительно на фронт не пустят, то приходи сразу сюда — в Политуправление. Каждый военнослужащий имеет право обратиться к комиссару любого ранга вне служебной субординации по любому вопросу. Но сначала пройди по команде. Дисциплину нарушать не следует.

Зашел адъютант с подносом. Крепкий чай в железнодорожных подстаканниках. Колотый сахар. Горчичные сушки. Расставил на столе.

— Щербаков в приёмной, — сообщил.

— Давай его сюда, — поманил ладонью Мехлис.

Вошел невысокий толстый человек в круглых очках велосипедом. Одетый в полувоенную ''сталинку'' защитного цвета. В сапогах. Никаких наград он не носил. В руках он держал странную угловатую кобуру толстой формованной кожи. Коричневого цвета, оттенка как мое американское пальто.

— Знакомьтесь, — представил нас Мехлис. — Капитан Фрейдсон Ариэль Львович, как видишь — герой. Настоящий коммунист. Наша смена. Нам о нём полковой комиссар Смирнов рассказывал. Щербаков Александр Сергеевич, кандидат в члены Политбюро ЦК ВКП(б), первый секретарь Московского горкома, начальник Совинформбюро и фактический мой заместитель, пока я на фронте. Если меня не будет в Москве, то со своими бедами, Ариэль Львович, ты обратишься к нему. Он в курсе. Давай, — протянул он руку Щербакову.

Тот вложил в нее эту кобуру.

— Товарищ Фрейдсон, ваши подвиги на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками партия и правительство уже высоко оценили. А это вам награда от нас, от армейских политработников. Носите с честью.

После рукопожатия, я принял подарок. В кобуре находился большой черный пистолет.

— Вынимай. Смотри. Хорошая надёжная машинка, — сказал Щербаков снисходительно. — Браунинг ''Хай пауэр'' довоенной еще бельгийской выделки. Магазин на тринадцать зарядов. Патрон люгеровский. Запасные магазины и патроны возьмешь в приёмной.

И крепко пожал мне руку.

— Служу Советскому Союзу и коммунистической партии, — отбарабанил я.

На деревянной щёчке рукоятки пистолета серебряная пластинка. На ней гравированная надпись: ''Капитану Фрейдсону А. Л. за героическую защиту московского неба осенью 1941 года. Арм. комиссар 1 р. Л.З. Мехлис. 14.01.1942.''

— Приказ по ГлавПУРу о награждении возьмешь у адъютанта, — кивнул мне Мехлис.

— Но помните, что неназываемая причина этого награждения, — наставительно сказал Щербаков, — ваше геройское поведение в конфликте между политработниками и Особым отделом. И еще вы нам должны будете несколько выступлений перед рабочими московских заводов. Очень нам нужна в данный момент смычка армии и тыла. Рабочие должны видеть, для кого они горбатятся по двенадцать часов в день без выходных.

— А в родном полку можно будет выступить? — намекаю я так толсто.

— Думаю, это решаемо, — резюмирует нашу встречу Мехлис.

Пока я это всё рассказывал, пистолет ходил по рукам. Ну, прямо как дети. Только, что не постреляли из него.

Подвел итог под моим рассказом комиссар.

— Повезло тебе, что со Щербаковым познакомился. Он круто в гору идёт. На хорошем счету у Сталина. По заводам поезди. Такими просьбами не манкируют.

Потом вынул бумаги из среднего ящика стола.

— Держи. Это твое отпускное свидетельство из госпиталя. Врачами также подписано. Продаттестат твой. Вещевой и денежный аттестаты заберешь из полка. Гуляй. Как понял — жить в гостинице будешь.

— Пока не выгонят, — смеюсь.

— Добро. Но послезавтрева как штык к двенадцати ноль-ноль на военно-врачебную комиссию. Пока сюда. Будут решать общую твою годность к службе в армии. Потом будет у тебя еще одна комиссия — в госпитале ВВС, в Сокольниках. Там уже решат: будешь ты летать или нет. Все свободны.

В коридоре, по пути в когановскую каморку, он мне шепнул.

— Правильно делаешь, что уезжаешь отсюда.

— А что случилось? — немного я встревожился.

— Пока не случилось, но обязательно случится. Амноэль в тридцать восьмом донос на брата нашего комиссара написал. Разобраться, как следует, не успели тогда, да и не разбирались особо — время такое было. Тогда все быстро делалось. Утром постановление тройки — вечером к стенке и никаких апелляций. А потом и сам Амноэль присел как вредитель. Но как видишь, вышел. Непотопляемый гад. Только что разжаловали его на четыре категории. И к нам его не просто так подсунули особисты, это месть такая нашему комиссару. Даже не за Ананидзе — кому этот дурак нужен, а за сам факт того, что мы особый отдел нагнули. Так что и нам всем прилетит походя.

— А кто у нас был брат у комиссара?

— Армейский комиссар первого ранга, — Саша торжественно поднял к потолку указательный палец. — Предшественник Мехлиса на ГлавПУРе. Самого нашего комиссара Мехлис тогда на расправу не отдал, а вот его старший брат — Петр Смирнов, проходил уже по флоту — первый народный комиссар ВМФ. Молотов аресты утверждал на таком уровне. Мехлис тогда чином не вышел еще. Это он сейчас заместитель предсовмина, когда председатель сам Сталин — фигура. А тогда… Так, что уезжай — целее будешь.

— Машину дадите?

— Дам. Тебя в ''Москве'' искать?

— Сегодня и завтра. А потом я в выделенную мне комнату заселюсь.

— А что не сразу? И новоселье зажал. Так, да? А еще друг называется.

— Так пустая она. Даже одеяла-простыни нет. Не говоря уже о прочем. Как меблируюсь, так сразу и отметим. Когда хоть сидеть на чем будет. Во что водку налить.