Дмитрий Старицкий - Еврейское счастье военлета Фрейдсона

Вчера привез новую форму. Спросил: где завтра ее погладить можно будет? А то пока вёз на себе — все замял.

— У тебя номер в ''Москве'' простаивает. Там есть и утюг и кому за него подержаться, — сказал рассудительный Коган, когда мы у него в каморке сидели вчетвером — я, он и Шумская с Костиковой.

— А горячая вода там есть? — вдруг спросила Костикова.

— Где? — уставилась на нее Шумская.

— В гостинице. А то я баню пропустила на этой неделе. Обмороженных вал просто. А эта… ''деревянный крест'' которая, только сегодня на службу явилась.

Это да. Обмороженных действительно вал в связи с новым наступлением. Даже меня из палаты выжили. Сапёрный майор с руками и пехотный подполковник с ногами провоняли все вокруг мазью Вишневского. За один день.

Майор Дмитрий Борисов автобаты под Горьким формировал для Ленинградского фронта. Сам моторы чинил на морозе.

Подполковник Леонид Ратников в полынью провалился при форсировании речки Ржевки. Речка переплюйка, полынья попалась мелкая — по колено, а бурки льдом моментом схватило насквозь. Когда бой закончился, бурки с ноги снять не было никакой возможности. Пришлось резать. Пока бурки. И снегом ноги оттирать было уже поздно. Три пальца с правой ноги в медсанбате отчекрыжили. Теперь Богораз старается пальцы на левой ноге ему сберечь.

У сапёрного майора еще жена с дочкой мою койку оккупировали. Жена с ложечки майора кормит — у того пальцы в бинтах как в варежках, а с четырёхлетней Наташкой вся палата играет. В детство впала.

Мамлей радостный ходит гоголем: ему на правой руке операцию сделали, и теперь у него от локтя два длинных 'пальца'' из костей предплечья сотворенных. Точнее — клешня. Пока забинтованная, но уже сдвигается-раздвигается. Хватало, в общем, такое получилось грубое. Но лучше, чем совсем без руки.

Всё же доктор Богораз кудесник.

— Когда звезду покажешь? — спросил Данилкин.

— Завтра дадут, — ответил я. — А пока я от вас съезжаю.

— Куда?

— В гостиницу ''Москва'' определили.

— Тогда вам стоит поторопиться, а то скоро комендантский час начнется, — предупредила меня жена майора Борисова, востроносая дама с недобрым стеклянным взглядом.

— Вот и я о том думаю, — присел я на корточки перед тумбочкой и стал вытряхивать оттуда всё свое имущество в сидор.

Оставил курящим по пачке ''Беломорканала'' в утешение.

Мелкой мятная карамелька нашлась. Ледящая.

— Не поминайте лихом, товарищи, — склонил голову и пошел по направления к когановской каморке. Остальные мои вещи у него лежали в американской брезентовой ''колбасе''.

А там у него эта неразлучная парочка — Шумская с Костиковой, с разговором про баню.

Договорились с подачи политрука, что Костикова меня до гостиницы проводит — дорогу покажет, а то я один заблужусь. А я за это ее в ванну запущу в отеле.

— Могу даже ужином покормить в ресторане. У меня талоны со вчерашнего дня не отоварены, — заявляю.

Проводили Коган с Шумской нас до трамвая заснеженным парком. С веселым смехом и подначками.

Костикова с полотняной сумкой и моим сидором в руках. Я с американской ''колбасой'' за плечом.

Ехали долго. С пересадкой. Трепались по дороге обо всём и ни о чём. Только, что стихи друг другу не читали. За трамвайными стеклами снег пушистый шел. Темно. Ничего особо не видно.

В холле гостиницы дернулся я, было, в гардероб, но Костикова меня за локоть притормозила.

— Ключ от номера возьми, — шепчет. — Там разденемся.

И смеется глазами. Фраза двусмысленная получилась.

Получил по предписанию ключ от одноместного номера на восьмом этаже. Легко. Без вопросов. Видно новая шинель и каракулевая шапка так на халдеев влияют.

Прокатились на лифте.

В номере сел, не раздеваясь, в кресло, пытаясь отойти от роскоши окружения. Пафосный отель. Паркет, деревянные полированные панели, блестит надраенная бронза и хрусталь светильников. Фрески на потолках. Окна странные — подоконники на уровне колена.

Костикова уже без шинели и будёновки, в распоясанной гимнастёрке. И уже в тапочках. Встала, руки в боки. Тряхнула кудряшками.

— В ресторан мы не пойдем, — заявила. — Я ванну надолго займу. Ари, ты ужин сюда в номер закажи. А меня на ключ закрой пока.

— Зачем?

— А чтоб не украли, — смеется заливисто.

— Вино к ужину брать? — кидаю я пробный шар.

— Обязательно. Я ''Кюрдамир'' люблю. И терпеть не могу ''три семерки''. Все. Иди. Я раздеваться буду. Куда! — повысила девушка голос. — Куда в шинели. Не на улицу же идёшь. Да и по дороге ''наган'' мой прибери в тумбочку. Нехорошо ему так валяться на стуле.

На удивление у меня после ателье осталось еще приличная сумма денег. Хватило в коммерческом буфете и на это азербайджанское вино и на черную икру со сливочным маслом. И на бутерброды с севрюгой горячего копчения. Девушка у меня вроде как ночевать остается — не попрётся же в комедиантский час она в Лефортово через половину города. Надо соответствовать роли соблазнителя. Хотя тут не понять: кто кого соблазняет.

Вчерашний талон спокойно взяли вместе с сегодняшним. Обязались принести ужин в номер через час.

Такие как я — с пакетами и бутылками в руках — в коридорах гостиницы оказался каждый второй.

Когда я ввалился в номер, то поразился доносившемуся из ванной пению. Чистому высокому голосу. В голове всплыла где-то вычитанная фраза: ''Он поёт по утрам в клозете''.

Форма Костиковой аккуратно развешана на спинке стула. Сначала гимнастерка, потом юбка, на них голубые рейтузы с начёсом. Ее валенки в прихожей у вешалки под шинелями.

Сам снял сапоги, поставил лисьи чулки за штору — жарко в них стало. Посидел, потом посчитал, что в несвежих носках даму встречать неудобно и снова надел сапоги. Топят тут не жалея… чего они там не жалеют в котельной?

Принесли ужин. Точнее привезли на сервировочном столике. Тарелки накрыты серебряными сферами. На запивку — ''Боржоми'' в бутылках.

Официант как из дореволюционного кино: прилизанная блестящая причёска, белая куртка, полотенце через локоть.

Выдал официанту пакет из буфета, и он всю дополнительную снедь очень красиво сервировал. Прям натюрморт. И вскрыл вино.

На мою поднятую бровь сказал.

— Вино подышать должно перед употреблением. Чтобы лишние спиртовые пары выдохлись. Сколько вам кувертов ставить, товарищ капитан?

— Чего? — не понял я.

— Сколько персон будут ужинать?

— Две.

Моментально с нижнего уровня этого столика на колесах появились ножи-вилки-ложки, стаканы и рюмки для вина. И крахмальные до жестяного состояния салфетки.

Официант ушёл, а я сидел под тарелкой репродуктора и потихоньку исходил слюной, слушая Шостаковича.

Наконец, не прошло и пары часов, как Костикова выползла из ванны. Вся распаренная. Голова в мелких влажных кудряшках. В домашнем запашном халатике цветастого ситца. Коленки круглые видны.