Дмитрий Старицкий - Еврейское счастье военлета Фрейдсона

В ответ на мои жалобы, что меня уже не лечат и потому можно запускать на комиссию, мне стали колоть витамины.

В задницу.

Толстой иголкой.

Больно.

И все. Разве что еще заставляют посещать ЛФК.

А так сижу в библиотеке, когда по палатам брошюрку не читаю. Газеты раненым читает сам Коган или замполитрука.

Новый особист ко мне не цепляется.

Смирнов как-то пристал с вопросом, что если мне летать не разрешат, то, что я делать буду?

— На фронт пойду, — сказал, как отрезал. — Кем угодно. На геройской Звезде почивать не буду.

Не говорить же ему, что Золотая Звезда чужая, не мной заслуженная. Не поймёт.

— Ладно. Иди, — почесал комиссар подбородок. — Подождём комиссию. Там и будем решать.

На примерку в ателье я приехал после обеда с американским пальто в руках. И фуражку не забыл.

В этот раз я чувствовал себя уверенно, потому что был хоть и в летней, но форме со всеми знаками различия. Выбивались из образа только нескладные мои бурки.

Попросил пришить на пальто петлицы, голубые с золотой каемкой. Со шпалой. И на фуражку что положено: ''крылышки'', кокарду, ''капусту''.

Златошвейка поцыкала зубом, покивала головой. Пощупала пальцами кожу. Сказала.

— Добротная вещь. Петлицы у меня есть — сюда генеральские ромбики для кителя подойдут. Но вот кожу на шитьё придется подбирать для фуражки. Хотя бы по цвету. Вы обладаете временем?

— Надолго?

— Дня на четыре — пять. Насколько я понимаю, прямо сейчас вам ее не носить.

— Сколько это будет стоить? — спрашиваю.

— По деньгам, — отвечает и с взмахом руки, отпускает меня.

Тут пришел Абрам Семёныч со своими ассистентками и меня закружили, завертели, задергали в разные стороны. Исчеркали цветными мелками те полуфабрикаты, что на меня напялили. Наметали белых ниток и обратно все унесли в недра ателье.

Когда я оделся, Абрам Семёныч протянул мне листок из блокнота, на котором стояло два числа одно над другим.

Я вопросительно поднял бровь.

— Верхнее число — в кассу, — сказал негромко закройщик.

Верхнее число было в три раза меньше нижнего.

Тут принесли простроченный колпак на вате. Стали мерить его на мою голову. В зеркале отражался какой-то болван, в торчащих во все стороны нитках.

— Не обращайте внимания, Ариэль Львович, — примирительно произнес закройщик, — Это дуракам полдела не показывают. А примерить просто необходимо, чтобы на голове сидело хорошо.

Надо же, откуда-то имя-отчество моё он уже знает?

— Пара вопросов. Вам верх суконный и кожаный? — продолжает интересоваться моим мнением.

— А по цене?

— Одинаково.

— Тогда кожаный, — отвечаю. Тот практичнее.

— Вы шапку будете носить с завязанными ушами под подбородком?

— Возможно. Аэродромы открыты всем ветрам.

— У-гу… Налобник подшить на колпак или будете опускать?

— Пожалуй, подшить, — соглашаюсь.

На всякий такой случай у меня летные очки есть, — усмехаюсь мысленно.

Оглядевшись и убедившись, что мастерицы разошлись по своим делам, тихо спрашиваю.

— Нижнее число кому?

— Мне, — отвечает. И уже громко. — Нут-с, молодой человек, ждем вас завтра к концу рабочего дня. Всё будет готово.

В машине сержант ГБ передал мне пачку талонов.

— По ним вас будут кормить в ресторане гостиницы ''Москва''. Завтра вечером я вас туда из ателье завезу. В день награждения машины за вами не пришлют. От гостиницы сами пройдете до Спасской башни мимо Исторического музея через Красную площадь, а там покажут куда, и проводят. С собой иметь командирское удостоверение и именное приглашение на торжественное мероприятие.

— А где будет награждение?

— В Большом Кремлёвском дворце. В Георгиевском зале.

— Товарищ Сталин будет?

— Нельзя сказать заранее. Калинин будет обязательно. Так вас сейчас в гостиницу везти или в госпиталь?

— В госпиталь, — отвечаю. — Чтобы в такую гостиницу заселяться я пока очень плохо одет.

Товарищ Сталин, откровенно говоря, меня не впечатлил. Небольшого росточка. Лицо рябое — видно оспой переболел. Глаза желтые как у кота. Усы с проседью. Одет скромнее некуда. В серый полувоенный френч и брюки, заправленные в мягкие сапоги. Правда, материал — габардин. И на сапогах шевро. Никаких наград не носит.

Всю торжественную процедуру награждения Сталин держался в сторонке, смешавшись с толпой членов Политбюро ЦК ВКП(б) и Государственного комитета обороны, которых было больше награждаемых. Резко выделялись знакомые по фотографиям в прессе шикарные усы Кагановича, пенсне Молотова, украинская вышиванка Хрущёва, большие маршальские звезды в петлицах Ворошилова и Шапошникова. Остальных я как-то не узнавал в мешанине деловых костюмов, военной и полувоенной униформы.

Главной награждающей фигурой выступал товарищ Калинин — председатель Президиума Верховного Совета СССР. Ему это по должности положено. В потёртом костюме-тройке на худой длинной фигуре. Брюки штопором. Галстук ''селёдка''. Совсем он не был похож ни на крестьянина, ни на рабочего, как о том писали в его биографиях. Очки. Козлиная седая бородка троцкиствующего интеллигента. Всё подъёмом левой стопы почесывал икру правой ноги, не прекращая процесс награждения. И вообще больше похож был на Дон Кихота Ломанчского из иллюстраций советских книг. Вчера одну такую я в библиотеке пролистывал.

Награждаемых было не так уж и много. Старшина-пограничник, два сержанта-десантника. Один моряк. Старший сержант с восточным лицом. Петлицы чёрные вроде как с 'вошками' связиста, что меня удивило. Полковник-танкист. Остальные летчики от сержанта до полковника.

Вручали нам кожаный бювар с грамотой Верховного совета. И две красные коробочки. В одной орден Ленина на винте. В другой — медаль героя, Золотая звезда.

Ладонь у Калинина сухая, несколько вялая. Нам перед тем, как построить в рядок, каждому прошептали на ухо, чтобы руку Калинину на радостях сильно не давили. Нас много, а Всесоюзный староста один.

Принял я фрейдсоновские награды, сказал положенные слова благодарности партии и правительству за высокую оценку моего скромного ратного труда. Пообещал бить врага еще беспощадней.

В отличие от Сталина и остальных вождей глаза у Калинина блёклые, показалось даже, что равнодушные.

Тем разительнее был контраст со Сталиным, который каждому новоявленному герою лично пожал руку, а потом сказал короткую, но выразительную речь. Харизма из этого человека просто била. Глаза цепкие, но одновременно ласковые. Он нас всех любил и мы его все любили. Другого слова я не подберу.

Потом в соседнем зале состоялся фуршет. Без стульев. На белых скатертях грузинский коньяк, водка, шампанское и красное вино. Тарелки, фужеры, рюмки, ножи-вилки. И закуски разнообразные. Никакого горячего.