Дмитрий Старицкий - Еврейское счастье военлета Фрейдсона

Дома как-то непривычно быть одному, но эта квартира уже воспринималась как мой дом.

Отзвонился комиссару в госпиталь и доложился о прибытии.

— Я пометил у себя в календаре, — сказал Смирнов, — так, что как приедешь, отмечу тебе отпускной лист.

А к началу комендантского часа завалился Коган с врачихами. На всю ночь. Наверное, на запах муксуна в моем чемодане. И медовой калины. Водку, правда, они с собой привезли. Точнее — спирт.

Хорошо посидели. Душевно. Хорошо иметь искренних друзей-приятелей.

Постелил я Саше с Машей списанные матрацы у батареи отопления на пол. И оставил их там вести половую жизнь. А сам задернулся шторой от них в алькове. С Костиковой. И Ленка оторвалась по-полной с согласием на все половые эксперименты. Соскучилась по мужской ласке, сразу видно.

Утром проснулся потому, как дверь хлопнула. Она у меня такая, как гаубица. Если просто захлопнуть. Гости ушли. Лёг дальше досыпать.

В Москве конец марта. Температура плюсовая, чуть выше нуля. Погода, как на картинах Саврасова. (Идея: надо Ленку в Третьяковку сводить — она там точно не была). Поэтому сегодня ни каракуль, ни шлемофон в дело не пошли — форсил в американской кожаной фуражке, гарнитурной с пальто.

Сапоги блестят — солнечные зайчики пускают. А то? Чистил я их настоящим довоенным гуталином, не ваксой. Подарок от матери на прощание. Драил и вспоминал добрым словом любящую меня женщину.

В госпитале все по-прежнему, только обмороженных бойцов стало меньше. Новых уже не привозят. В моей палате все новенькие, кроме сапёрного мамлея, которому еще пару операций на руки должны сделать. Вспомнил романс про ''старенький дом с мезонином''. Стало грустно. Дай им бог, всего доброго и не допусти злого.

По врачам и комиссарам раздал подарки в виде балыка муксуна каждому. Интересные такие балыки: голова, спинка и хвост. Остальное собакам скормили на Северах.

Отдал с благодарностью.

И приняли с благодарностью.

Предупредили, что дадут перевод в госпиталь ВВС в Сокольниках. Там меня снова полностью по всем врачам прокрутят. И мозголомы будут новые.

— У них там все требования гораздо строже. Так, что готовься, — закончил свою тираду военврач Туровский. — Выяснил своё происхождение?

— Выяснил, Соломон Иосифович. — И слегка подкорректировал версию, которую и выдаю этому слегка повёрнутому на еврействе человеку. — Отец еврей. Мать — еврейка, по крайней мере, по документам. Но мы все выкресты. Я тоже крещёный, как оказалось.

— Вей з мир! Так, что, выходит, ваш батюшка, был-таки из ассимилянтов?

— Этого не знаю. На стенде в городском музее написано, что он был видный деятель партии анархистов-максималистов. Погиб в восемнадцатом, как комиссар Красной армии. В Симбирске во время мятежа Муравьёва.

— Это я с вашим отцом мог и столкнуться. Я тогда там недалеко был. В Саратове.

Ну, да… столкнуться… полковой фельдшер и инструктор политотдела фронта — усмехнулся я внутри себя. Хотя… чего только не бывает на войне. И не только. Вчера Коган со смехом рассказал, что в ЦК зарегистрировано 216 человек, которые утверждают, что носили вместе с Лениным бревно на субботнике.

Ленка сегодня в ночь дежурила и упросила меня остаться. Шлялся по госпиталю до отбоя. Рассказывал раненым, как вкалывают люди в тылу. Для того чтобы фронт ни в чем не нуждался.

Шумская, как всегда, ночевала у Когана, и их комната в госпитале была свободна. Я торчал один в двухместной небольшой палате, метров десять квадратных. Две монашеские узенькие коечки. Платяной шкаф. Жестяная раковина с краном холодной воды. Стол, покрытый медицинской клеенкой. Два стула. Одно окно с жесткой шторой светомаскировки из черной крафт-бумаги.

Даже почитать нечего. Из книг только медицинские справочники, от которых у меня сводило челюсти. Я бы что-нибудь в охотку прочитал по психиатрии, учитывая близкое будущее знакомство с мозголомами в госпитале ВВС, но нет такого. Оставалось только дурью маяться, что я терпеть не могу.

Выключил свет. Поднял штору светомаскировки. Открыл форточку и стал курить. Накурившись, разделся и лег в Ленкину кровать.

Н-н-н-н… да, это не мой полуторный матрац на медных пружинах.

Довольно быстро, пригревшись, заснул.

Проснулся от прикосновения прохладного тела женщины.

Сразу стало жутко неудобно и тесно. А от стены, к которой меня прижали, веяло холодом.

— Знаешь что? — сказал я, пытаясь быть доброжелательным. — Утром возьмёшь у меня запасные ключи. И переезжай ко мне.

— Арик, мы только с детьми спешить не будем. Ладно? — согласилась Ленка, приласкивась.

А что? Как бабы говорят: ''хер на хер менять, только время терять''. В постели мы идеально подходим друг другу. И как я понял вчера: зрелая женщина это вам не девочка-подросток, которая не умеет еще доставить мужчине наслаждение и берет только юностью и свежестью. А то, что Ленка медицинский робот, так у каждого свои недостатки. Надо учитывать еще то, что она пробилась-то с социального дна только такой вот упёртой целеустремленностью. Уважать надо. Тем более не собирается она меня на себе женить. Ну, разве что в дальней перспективе…

А поза ''на боку'' оказалась вполне даже неплоха. И удовлетворённая врачиха быстро умотала дальше дежурить. Так, что мне удалось выспаться, несмотря на узость и жесткость койки.

Следующие две недели я ездил в Сокольники как на работу. От госпитализации отказался — нечего чужое койко-место занимать. Тем более, что паёк опять получил натурой, после того как сдал отпускной лист в кадры ВВС.

Утром пешком спускался по улице Горького до Манежной площади. На метро добирался до Сокольников. А там еще трамваем четыре остановки. И пешком по дикому парку. Во второй половине дня в обратном порядке.

В госпитале ВВС я ходил по кабинетам, сидел в очередях, сдавал анализы. Меня простукивали, просвечивали, вертели во все стороны, словно готовили в отряд космонавтов (вспомнить бы еще, что такое ''космонавты''?). А мозголомы как всегда желали странного. При этом врачи что-то неразборчиво писали в мою толстую уже историю болезни, но ничего мне не говорили. И это слегка нервировало.

А вот вечера были свободны. Гуляли с Ленкой, когда она не дежурила, по вечерней весенней Москве. По бульварам. Вдыхали вкусный весенний воздух. Даже в парк Горького добрались в выходной — посмотреть выставку трофейной техники. Ленка нашла там табличку с моей фамилией, и я увидел бомбер, который таранил Фрейдсон. Точнее, что от него осталось.

Неугомонная Костикова нашла в парке ''холодного'' фотографа и заставила меня у останков этого бомбардировщика сфотографироваться.

— Матери фотку вышлешь, — убеждала. — Если самому — на память, такая не нужна.