Александр Мазин - Место для битвы

Запах горелой плоти, ставший привычным, как запах бензина для автомобилиста, трупы, шевелящиеся в пламени…

Души воинов, в огне и дыму улетающие в Ирий. Или в Валхаллу. Или еще куда-то…

На обнаженных мечах варягов горит солнце. Губы Машега шевелятся беззвучно. Может, молится Единому, просит прощения за языческое действо?

Духарев у Бога прощения не просит. Он вообще о Боге не думает. Их осталось пятеро. Вот о чем думает Духарев. И еще о том, что вызнали у пленных. О пленном хузарине, о хане Албатане, что возит в сумке собственного бога, не боится в степи никого и никогда не отступает. О сотне степняков, что идут за ханом. О том, что золото – действительно Игорево, раз названо имя Скапэ-Скарпи, а значит, где-то в бескрайней степи рыщут отряды киевлян и тоже очень хотят встретиться с теми, кто увел у них из-под носа добычу.

Еще Серега думал о том, что дальше опять придется идти сушей, а не водой, как рассчитывали, потому что в Тагане не нашлось ни одного судна размером больше рыбачьей лодки. И еще о том, что между нижним Доном, куда предлагает идти Машег, потому что там живут его родичи, и Таганом – сотни километров степи, по которой кочуют печенеги и прочий разбойный люд. А если им все-таки повезет и удастся проскочить между степными бандами и вернуться домой, то еще неизвестно, удастся ли сохранить в тайне, кто именно присвоил ромейское золото. А если правда раскроется, то захочет ли Свенельд, даже за долю в добыче, выступить против великого князя?

Впрочем, о последнем можно пока не беспокоиться. До эпизода «Лиса и колобок» надо еще дожить. Пока на очереди разборка с серым волком.

Пламя опало. Мечи исчезли в ножнах.

Машег, казавшийся совсем маленьким рядом с высоченным Духаревым, прикоснулся к плечу Сергея.

– Ты не думай, командир,– сказал хузарин.– Степь большая, прорвемся.

– Да,– Духарев мотнул головой, отгоняя мрачные мысли и усталость, огляделся. С десяток местных болтались по площади. Кто-то возился внутри башни. У ее необгоревшей стены грудой валялась добыча, взятая на печенегах. Никто из таганцев на нее не покушался.

– Иди сюда! – скомандовал Духарев одному из местных, седобородому, но вполне крепкому мужику, выглядевшему посерьезнее остальных.

Седобородый подошел, поклонился с достоинством.

– Ты кто? – спросил Духарев.

– Мачар, староста плотницкий,– степенно ответил дед.– Мы благодарим вас, варяги! Ежели есть в чем у вас нужда – скажи. Все дадим, коли есть!

Он еще раз поклонился, широкий, приземистый, лысоватый, немного печальный.

Есть от чего печалиться. Многих побили степняки. И еще ромеи…

Но могло быть хуже, значительно хуже, если бы не подоспели варяги.

– Устах! – позвал Духарев.– Скажи, что нам надо…

– Значит, так,– деловито произнес синеусый.– Зерна для коней – это во-первых…

Почти все трофеи варяги оставили жителям. Себе взяли запас стрел, кое-что из одежды и упряжи. Денег не взяли – своим серебром сумки до отказа набиты. Серега даже хотел оставить долю таганцам, на восстановление городка, но Машег отговорил.

Неразумно. Лишний след.

Машег нашел в городке соплеменника, из мелких купцов. Бедняга чудом спасся и даже ухитрился остаться неограбленным. На радостях купчик сделал благородному соплеменнику княжеский дар: пергамент-карту, где условными значками было показано все, что надобно путешественнику.

Духарев, чувствовавший ответственность за освобожденный городок, собрал остатки городской старшины – полдюжины дедов. Тех, кто помоложе, побили печенеги.

В будущее деды смотрели философски: чему быть, того не миновать. Городок и раньше был защищен так себе, а теперь, после гибели дружины, оставался вообще беспомощным: даже запираться в стенах не имело смысла.

Нисколько не сомневаясь, что хан Албатан очень скоро нагрянет в Таган, Сергей наставлял дедов валить все на варягов и ромеев. Он вручил Мачару взятую с тела Халли золотую бляху Куркутэ. Авось поможет.

Старшины сначала попробовали уговорить Серегу остаться. Вместо побитой дружины. Но когда узнали, что печенежский хан идет именно за ним и ведет за собой больше сотни воинов, уговаривать перестали. Обещали держаться предложенной Духаревым линии. Собственно, это было в их же интересах.

Над городом висел бабий плач.

Но, как выяснилось, не только плач.

Вернувшись на подворье, где временно обустроились варяги, Сергей, едва войдя, обнаружил в большом корыте, из которого поили скот, плещущегося в теплой водичке Понятку. В компании двух юных нимф, черненькой и беленькой.

– Иди к нам, старшой! – гостеприимно пригласил Понятко.

Духарев с сомнением поглядел на корыто.

– Тесновато не будет? – усмехнулся он.

– В тесноте, да не в обиде!

Нимфы захихикали.

– Ладно, ладно…– проворчал Духарев, проходя мимо.

Он уже смыл с себя кровь, пыль и копоть, выкупавшись в море. Но сполоснуться в пресной водичке тоже не помешало бы. Сначала, однако, – позаботиться о друге.

Духарев прошел на конюшню.

Пепел, вычищенный, с расчесанной гривой, лакомился отборным зерном.

Увидев хозяина, радостно заржал, ткнулся губами в ухо.

– Не беспокойся, варяг,– сказал ему старший из конюхов.– Умаслим ваших лошадок.

Духарев кивнул, поглядел на конюха, спросил:

– Булгарин?

– Булгарин.

– Холоп? Вольный?

– Был холоп. Нынче вольный.

– Про Радов Скопельских не слыхал?

Конюх покачал головой.

– Я,– сказал,– из волжских, а те, должно, нет?

– Нет,– подтвердил Духарев.– Из дунайских.

– Ну вот. Я ж слышу: имя не наше. Ты иди, господин. Там те в бадье воды согрели. Ну и это…

– Что – это?

Конюх ухмыльнулся.

– Увидишь! – сказал он.

Духарев увидел.

Их было аж шестеро. Можно сказать, старые знакомые. Серега признал их, хотя на сей раз девицы были одеты. Те самые девицы, которым он отдал подшибленного печенега.

– Кушать хочешь, господин? – спросила рыженькая.

– Я поел.

– Ты полезай сюда,– рыженькая кивнула на бадью.– Мы те вина принесем. Иль ты вина не пьешь?

– Пью,– сказал Духарев, раздеваясь.

Все, кроме рыженькой, деликатно отвернулись.

– А то полезай со мной,– предложил Духарев, вспомнив родинку на ягодице.

– Ой-ой! – рыженькая засмеялась.– Я по жеребью третья.

– По какому жеребью? – удивился Духарев, с удовольствием погружаясь в теплую воду.

– А мы жеребий бросали,– пояснила рыженькая.– Кому первому с тобой быть. И первая – вот она, Вилька! – Рыженькая толкнула беленькую девчонку с курносым носиком.– Иди, Вилька! Муж тя зовет!

Невысокая худенькая Вилька стянула через голову юбку, рубаху и решительно полезла в бадью, наткнулась ножкой на то, что являлось исключительно мужской принадлежностью, ойкнула. Глаза у нее стали очень круглыми и очень глупыми, более того, она постаралась отодвинуться от Духарева подальше, что в тесноватой бадье было абсолютно невозможно.