Владимир Свержин - Чего стоит Париж?

Сказать по правде, это был никудышный монах. Он не привык к порядку, и потому суровый монастырский устав тяготил его сверх всякой меры. Он не ведал никакого ручного труда, кроме своего шутовского искусства, и никакое учение не шло ему впрок. Он не знал латыни и не мог петь благодарственные гимны Богородице. А уж если он что-то и пел, иным братьям приходилось затыкать уши, чтобы не осквернять свой слух похабной скверной площадных песенок. Одним словом, проку от него благочестивому братству не было никакого. И вот однажды ночью брат ключник в великом негодовании прибежал к отцу настоятелю той обители, а, надо сказать, тот уже давно подумывал выгнать бывшего жонглера из святых стен со словами: «Вы только посмотрите, ваше преподобие, какое непотребство устроил охальник-циркач перед священным алтарем Девы Марии!» Аббат и его помощник бросились к храму и сквозь приоткрытую щелку двери увидели паршивую овцу своей Паствы – того самого жонглера, разложившего перед образом Богоматери коврик и раз за разом выделывающего перед величественной статуей прыжки, ужимки и перевороты. Отец настоятель и брат ключник уже собрались было ворваться в храм, чтобы прекратить творимое непотребство, когда обессиленный акробат упал на пол, лишившись от натуги чувств.

Вот тут-то и случилось чудо, которое воочию узрели достойный прелат и его почтенный спутник. Скульптура, изображавшая Деву Марию, вдруг озарилась божественным светом, и Матерь Божья явилась невольным зрителям во всем своем лучезарном величии. Она сошла с пьедестала и, подойдя к бесчувственному жонглеру, подняла его голову, утерла краем платья пот с чела своего паладина и запечатлела поцелуй на его лбу. Вот, сын мой, что может творить истинная любовь! А разве великие подвиги совершал сей несчастный? Он лишь отдал служению своей Даме Сердца всего себя и ни йотой больше.

– И что же стало потом с этим жонглером? – произнес я, выходя из тени.

– Простите, сир, я не заметил вас. – Брат Адриэн чуть наклонил голову, приветствуя меня. – Жонглера все же выгнали из аббатства, ибо, как мудро рассудил отец настоятель:

«Лучше скрыть чудо, чем разрушить дисциплину в братстве». Полагаю, вам, как государю, понятен сей поступок.

Мано сидел на краю колодца, все еще сжимая рукоять ворота. Заметив меня, он намеревался было вскочить, но я остановил его:

– Шевалье, мне надо поговорить с вами.

– К вашим услугам, сир, – вяло ответил де Батц, глядя поверх меня, чтобы скрыть стоящие в уголках глаз слезы.

– Святой отец! – Я повернулся к благочестивому Адриэну. – Там, на постоялом дворе, – раненый, который, несомненно, очень нуждается в духовном наставлении. Сходите туда, отче.

– Вы правы, сын мой, – мягко произнес христолюбивый монах. – Оставляю вас наедине. – Наш походный капеллан опустил очи долу, принимая вид благостный, точно блаженный Августин, искушаемый сонмом бесов. – Нести слово Божье страждущим первейшая задача верных слуг Божьих. – Он осенил нас крестным знамением и, благословив, засеменил к дому, молитвенно складывая руки перед грудью.

– Ну что? – спросил я, кладя руку на плечо лейтенанту. – Конфьянс отказала?

– Да, сир, – с трудом выдавил Мано. – Она желала бы видеть меня другом – не более того.

– Пустое, – усмехнулся я. – Не бери в голову. Ты ей нравишься. Это видно всякому, имеющему глаза. Ты просто смутил ее своим натиском. Любовные дела не терпят грома. Не забывай, Конфьянс – нежная девушка, а не вражеская крепость, которую следует взять на копье. Стань для нее источником радости, поскольку опорой для мадемуазель де Пейрак ты уже являешься. А подвиги… Твои подвиги больше нужны мне, чем ей.

– Но, мой капитан, у меня нет ничего, кроме отваги и верной руки.

– Неправда. У тебя есть истинное благородство, быстрый ум и, главное, есть настоящая любовь. Такое сочетание весьма редко в наше время!

– Но все же, сир, она графиня из самого знатного рода Тулузы. А всего богатства моих предков с трудом достанет для того, чтобы достойно отпраздновать свадьбу со столь знатной дамой.

– Сейчас я немногим богаче тебя, Мано. И все же, поверь мне, от нас в эти дни более чем от кого-либо зависит судьба Франции. А богатство – оно придет, когда действительно понадобится.

– Хочу верить вам. Ваше Величество, – печально вздохнул Маноэль.

– Конечно, верь. У тебя нет другого выбора, – шутливо напутствовал его я. – И вот еще что. Ты там что-то говорил о подвигах. Так вот, мне от тебя нужен подвиг.

– Я готов, мессир, – гордо выпрямился гасконец, все еще скрывая слезы.

– Это прекрасно, – кивнул я. – Хотя для начала вам, сударь, следует переодеться. Незачем выезжать мокрым отсюда. По дороге в Мезьер вы еще успеете взмокнуть.

– Я должен ехать на север?

– Да. Через четыре, максимум через четыре с половиной дня мне нужны войска не далее чем в полудне перехода от Реймса. Вся армия ни к чему. Достаточно тысяч двух всадников. Пусть пробираются небольшими отрядами и сосредоточиваются близ Ансени. Там есть большой лес. В нем сборный пункт.

– Я все сделаю, мой капитан. – Гвардеец расправил плечи, заслышав привычную музыку военного приказа.

– Я не дам тебе с собой письма. Наемник, направляющийся в военный лагерь, не вызывает подозрений. Если же, не дай бог, тебя схватят и найдут мое послание – все дело будет обречено на провал. Запомни крепко-накрепко: сегодня в твоих руках судьба французской короны. А когда мы победим, в чем лично у меня нет никаких сомнений, я сам буду просить короля Франции дать разрешение на твой брак с графиней де Пейрак.

– Не беспокойтесь. Ваше Величество! – просиял де Батц. – В армии вторжения служат три моих брата. Если понадобится, они подтвердят мои полномочия. Позвольте отправляться!

– Куда? – спохватился я, вызывая Лиса. – Без шпаги? «Рейнар, ты там сильно занят?»

– «Собирался развязать хозяина со слугой – завтрак-то надо готовить! Или предлагаешь на сардельках перетоптаться?»

– «Ничего, подождут пару минут. Там в зале валяется шпага Мано. Будь добр, принеси ее сюда. Негоже такому славному оружию находиться вдали от своего повелителя».

– «Ладно, ща усе сделаем. Ух, как сказанул! Мороз по колее! Виват Маноэль Великолепный, повелитель шпаг и государь пистолей! И прочего металлолома».

Он появился во дворе в тот самый миг, когда Мано сконфуженно, обнаружив отсутствие клинка в ножнах, пытался вспомнить, где же расстался со своей неразлучной спутницей.

– Мано! – крикнул д'Орбиньяк от дверей, делая шутливый «парад» лейтенантской шпагой. – Тут хозяин спрашивает, тебе эта железяка зачем-нибудь нужна или можно ее использовать вместо вертела?

Я лишь молча покачал головой. Лис был неисправим.