Владимир Свержин - Трехглавый орел

Последнее утверждение потрясло меня более всего увиденного. Вот уж не ожидал, что вот так, на нюх, можно определить слабую примесь шотландской крови.

– А ну выходи, кто бы ты ни был! – неожиданно мощно рявкнула «фея бродящего домика».

Она вновь вооружилась своим шестом и оскалила в недоброй ухмылке тридцать два отменных зуба, не оставлявших ни малейшего сомнения в ее плотоядности. «Элиссон Гросс» [4], – прошептал я про себя и, выступая из-за дерева, обнажил свои богемские стволы. Над утесом нависла тягостная пауза. Старая колдунья настороженно глядела на пистолеты. Я, не менее настороженно, ловил каждое ее движение, не имея ни малейшего представления, чего ждать в подобной ситуации от такой милой леди.

– Покачаюся, поваляюся, человечьего мяса поевши, – тихо начала старая ведьма, перехватывая поудобнее свою дубину и делая шаг в мою сторону.

Я вскинул один из пистолетов и нажал спусковой крючок. Шишка, свисавшая с ветки над головой старухи, разлетелась вдребезги, осыпая ее дождем коричневатых обломков. Элиссон Гросс остановилась.

– Стрелять будешь? – с каким-то отчаянием в голосе спросила она.

– Если не договоримся – обязательно, – заверил ее я. – Ладно, – она опустила метлу, – давай договариваться. Говори, зачем пришел?

– Прошу прощения, мэм, но я давно здесь стоял. Это вы, с позволения сказать, пришли.

– И то верно, – задумчиво произнесла колдунья, признавая правоту моих слов.

– Bay! – раздался возбужденно-радостный голос моего напарника. – Да никак Бабуся-ягуся! Какими судьбами, бабушка? – Лис возбужденно всплеснул руками, отпуская при этом влекомую за собой «девушку 90-60-90». Это было опрометчивое решение, несчастная тут же рухнула без чувств. Забыв обо всем, я бросился к ней на помощь. Казацкий атаман, похоже, не обратил на этот маневр ни малейшего внимания, всецело увлеченный негаданной встречей. – А я еще смотрю, что это за строение там внизу крякает?

– Крякает? А, не обращай внимания, – ответила Лису та, кого он называл Бабусей-ягусей. – Это моя баня в гору вскарабкаться не может.

– Шо, правда баня? Без балды? – Глаза оперативного сотрудника весело вспыхнули. – С горячей водой и березовыми вениками? С кваском?

– А как же, милок! Как же без них-то? Только оно, как добрый молодец приходит, сразу кулаком об стол: накорми его, напои, баньку истопи, спать положи... А чуть что не по их – враз пойдут все крушить, только щепы летят! А что б приветить бабусю – так этого не дождешься.

– Мадам, нема базару! Щас все тут станет, как лист перед травой.

– Какого базара? – не поняла его собеседница.

– Ой, да здесь никакого базара на полета верст вокруг. Но это ерунда. Ща мы вашу баньку в два пинка сюда затолкаем. У вас это, чан-самовар есть?

– Есть, – встрепенулась бабуся.

– Ну тогда чего воду в ступе молоть? Чай ваш, баранки наши. Ты, бабуля, за водой не слетаешь?

– Ой, не будем молоть, яхонтовый мой. Она ж тогда в воздух не поднимется! А за водой, это мы сейчас по-быстрому.

Я не вслушивался в беседу Лиса с местным фольклорным элементом. В состоянии полного ошаления я сидел над девушкой, находившейся в глубоком обмороке, и думал, какая нелегкая занесла ее в эти края. Ее действительно звали Елизаветой, и она действительно знала Вальдара Камдила, с той лишь разницей, что это была не Елизавета Орлова, а Елизавета Чедлэй, герцогиня Кингстон.

– ...Ну, так как еще может быть между земляками?

– А мы что, земляки?

– Бабуся, ну ты спрашиваешь! Ты ж под Миргородом стояла?

– Погоди, погоди, это там, где Диканька, что ли?

– Ну.

– Стояла, конечно.

– Так вот я с тех мест.

– Ой, голуба моя, касатик, – проговорила со всхлипами старушка. – До чего ж приятно в этих диких краях земляка встретить! Ой, да сейчас мигом самовар поставим, пир горой закатим.

Она кинулась поднимать свое спусковое устройство, годившееся, видимо, и на роль маломерного летательного аппарата. «Мадам» заскочила внутрь капсулы и собралась совсем уже было оттолкнуться от земли своим шестом, но, внезапно поймав меня взглядом, остановилась и, склонив голову набок, произнесла чуть ли не торжествующе:

– А девка-то у тебя, добрый молодец, помороченная.

– «Из-за острова на стяжень, – во всю мочь луженой глотки орал Лис, – на простор речной волны...»

Когда чай закончился, Сергей задумчиво поскреб затылок и, заявив, что встречу необходимо сполоснуть, умчался куда-то вниз по склону. Через полчаса он вернулся, волоча бутыль с прозрачной жидкостью, в которой, подобно золотым рыбкам в аквариуме, плавали стручки красного перца.

– Доставай, бабка, разносолы, – скомандовал Лис. – Понеслась душа по кочкам! – Затем, победно обведя общество взглядом, налил доверху пустые чайные чашки жидкостью из бутыли и предложил: – Ну что, вздрогнули?

И мы вздрогнули. Меня так дрожь не отпускала еще минут десять. Думаю, что и впредь, когда я буду вспоминать этот напиток, эффект наверняка повторится. По всей видимости, в спешке он спутал алкоголь, пригодный к принятию вовнутрь, с топливом для летательного аппарата Бабуси-ягуси. Сейчас Лис сидел, распоясавшись, и с явным удовольствием горланил удалые разбойные песни.

Пришедшая в себя Бетси Чедлэй сидела на ларе рядом со мной, то есть буквально вжавшись в меня, и глядела на все происходящее глазами круглыми, как у японцев в их собственных мультиках.

– «Выплывают расписные острогрудые челны», – вдохновенно выводил мой напарник.

Мощный гудок вроде тех, какими обмениваются при встрече пароходы, огласил округу. На глазах трезвеющий Лис осекся на полуслове и начал нашаривать рукоять лежавшей на скамье сабли.

– Что это было, бабуся?

– Ой, касатик, да ты не беспокойся, – замахала на него руками хозяйка, – не думай ничего плохого. Это гусли-самогуды, прах их побери. И ведь что обидно, все гусли как гусли, сидишь, бренчишь струнами, душу веселишь... у кого она, конечно, есть. А эти, будь они неладны, чуть песню услышат, давай гудеть, словно расшалившийся домовой в печной трубе.

– И много у тебя, бабуся, такого добра припасено?

– Да осталось еще кое-что с былых времен, – махнула рукой колдунья. – Вон, видишь, у порога сапоги валяются. Это не простые сапоги, семиверстные. Кто их наденет, семь верст одним махом пробежит.

– А почему только семь?

– Больше не выходит, подметки стираются. Или вот еще. – Она отогнула клюкой угол изрядно потертого коврика, на котором стоял стол.

На оборотной стороне ковра красовалась надпись «Самарканд». Одурманенный алкогольными парами, витавшими в избушке, я начал размышлять, что означает слово «арканд» и что он может сам, а что не сам.

– Это ковер-самолет, – сообщила колдунья, – но ведь что, шельмец, удумал: сам летает, метлой в избу не загонишь, а чуть кто чужой, бац на пол и... половичок половичком.