Владимир Свержин - Трехглавый орел

– А ну-ка, дай мне подзорную трубу! – скомандовал Пугачев, обращаясь к наблюдателю. – Эвона! Правда уланы. Один, два, три... Восемь человек. Только это, кажись, не Катькины. Это ляхи. А с ними вроде как баба.

– Вы позволите, ваш личество. – Лис протянул руку за подзорной трубой.

– На-ка, глянь. Ты у нас глазастый, может, еще чего углядишь.

Мой напарник приложил окуляр подзорной трубы к глазу.

– Ого... Вот оно как. – Он склонился к «августейшему» уху и что-то оживленно зашептал. Пугачев выслушал слова своего советника и, резко развернувшись, уставился на него в упор, так, будто он сообщил, что тот и в самом деле является чудом спасшимся убиенным Петром Федоровичем.

– Ты че, енерал, белены объелся?

– Да шоб мне пьяным не бывать! – выпалил Лис и размашисто перекрестился. – Вот как бог свят!

– Моя сестра?!

– Двоюродная, с вашего позволения.

– А не брешешь?

– Об чем речь, ваш личество, она ж дочь нашего гетмана и тетушки вашей, императрицы Елизаветы. Нешто я гетманскую-то дочку не узнаю. Да и майор мне о том говорил.

– Что говорил?

– Что она сюда едет.

– И ты молчал?!

– Так, ваш личество...

– Вот вечно вы так! Не енералы, а псы дикие! Нет, чтоб сначала офицера как след допросить, только дай повесить! А ну, Закревский, вели отворять ворота. Да объяви войску, что ко мне сестра пожаловала. Будем парад делать.

Я продолжал стоять на колоде, как тот самый нерукотворный памятник себе, воспетый поэтами. Правда, сомневаюсь, чтобы друг степей калмык или же киргиз от этого стояния внезапно воспылал ко мне любовью. Но в общем-то и не они решали мою дальнейшую судьбу.

Ворота распахнулись. Под зычные крики «Ура!» на запыленной долгим перегоном белой кобылице во двор въехала великая княгиня Елизавета Кирилловна, и, пожалуй, в эту минуту она действительно являла собой прекрасный образчик великой княгини. Вслед за ней в колонну попарно скакали восемь улан в конфедератках, лихо заломленных набекрень, с корабелами у пояса. «Ура!» – . вновь разнеслось над двором. Пугачев, опять запрыгнувший в седло своего кракена, не спеша подъехал к ее высочеству, останавливая своего тяжеловоза подле самой морды белой арабской кобылицы. Глаза их встретились. Я бы дорого дал, чтобы иметь возможность поближе наблюдать эту невероятную сцену. Не признанная никем носительница императорской крови братается с признанным всеми самозванцем. Увидев такое раз в жизни, уже есть о чем рассказывать внукам. Увы, взору моему представлялась лишь спина бывшего хорунжего. Помедлив чуть-чуть, Пугачев спрыгнул наземь и протянул обе руки Елизавете Кирилловне, помогая ей спуститься. Она вложила свои изящные ладошки в широкие лапищи атамана и легко спрыгнула наземь.

– Ну, здравствуй, брат, – негромко произнесла княгиня.

– Здравствуй... сестра, – вторил ей Пугачев...

Большие театральные подмостки насквозь пропитались слезами из-за отсутствия на них этой парочки. Я был почти готов поверить, что разлученные злодейкой-судьбой родственники после долгих лет скитаний наконец-то вновь обрели друг друга. Каким тоном это было сказано! Брависсимо! Бьен шарман!

Они раскрыли объятия и, обнявшись, облобызались по-русски троекратно.

Я вызвал Баренса.

– Добрый день, дядюшка. Сообщаю последние новости из пугачевской ставки. Елизавета Разумовская соединилась с Пугачевым.

– Понятно. А как Орловы?

– Орловых пока нет. Но им идти дальше, к тому же у них обоз. А эти голубки, вот они, сами поглядите. – Я включил картинку.

Двор вновь огласило мощное «Ура!». Император, очевидно пытаясь повторить виденную когда-то галантную сцену подал «высокородной гостье» свою давно не мытую клешню и неспешным шагом повел ее к крыльцу своего «Летнего дворца».

– Ну а ты там что сейчас делаешь?

– Ну-у, как сказать? Если все пойдет так, как идет, то меня повесят.

– Ты что?! Прекрати немедленно!

– Пробуем, – обнадежил я своего дядюшку. – Если удастся, я сообщу.

– Я хочу представить вам, дорогой брат, бравых офицеров, которые сопровождали меня в столь опасном и дальнем путешествии. Ротмистр Михал Доманский, хорунжий граф Александр Скарбек, хорунжий Кшиштоф Тышкевич... – Названные шляхтичи один за другим поднимались в седлах и обнажали сабли, приветствуя брата своей вельможной панны. – А... – Она наткнулась взглядом на мое гордое изваяние, красующееся с петлей на шее поверх весьма шаткого постамента. – Дорогой брат, вы собираетесь повесить этого достойного офицера?

– Я вешаю всех офицеров, если они мне не приносят присягу на верность, – обнадежил великую княгиню Пугачев.

– Я прошу помиловать его, если такое возможно. Шпага этого премьер-майора принесла мне свободу. Она же защитила меня от разбойников по пути к вам.

– Закревский! – рявкнул Пугачев. – Почему я об этом до сих пор ничего не знал?!

– Виноват, ваш личество! – поедая глазами начальство, заученно выпалил Лис. – Дурак, исправлюсь!

– То-то же, что дурак! Сними молодца. Не могу же я вешать спасителя своей сестры. Да держи его под неусыпным надзором. Не то, енерал, сам знаешь! – Пугачев поднес к лисовскому носу свой молотообразный кулак. – С тебя спрошу!

Шум, доносившийся из штабной избы, достигал сарая, в котором был размещен я. Не знаю, служил ли он гарнизонной гауптвахтой или же просто от случая к случаю использовался для содержания тех, кому не сыскалось места в «дворцовых покоях», но в целом это сооружение представляло весьма слабую преграду для человека, всерьез решившего его покинуть. Пока что у меня не было такого желания. После отмены приговора я внезапно почувствовал дикую усталость, чугуном навалившуюся мне на плечи, и при первой же возможности рухнул в сваленную здесь прелую солому, стараясь хоть немного унять бившую меня нервную дрожь и, быть может, задремать. Но поди засни под аккомпанемент этакого светского раута.

– Капитан, ты там еще не спишь? – услышал я вызов Лиса.

– Пытаюсь, но безуспешно.

– Не спи, замерзнешь. Послушай лучше, что передает, как это говорится, наш собственный корреспондент в ставке .

Перед моими глазами появилась картинка казачьего разгула, сравниться с которой может лишь разгул гусарский, но только в особо похмельной форме. Судя по глазам государевой кузины, подобные масштабы проявления верноподданнической радости ей были внове. Выросшая в странствиях по Европе, она и представить себе не могла, как далеко может зайти человек по стезе беспробудного пьянства. Впрочем, сам «император» и несколько его особо доверенных «енералов» все еще держались, подобно утесам, в бушующем море браги.

– Дорогой брат, – обратилась к Пугачеву новоприобретенная родственница. – Я хочу сообщить вам прекрасную весть.