Владимир Свержин - Воронья стража

– ` И все же `, – хмуро отрезал я, внутренне соглашаясь с логикой Лисовских доводов, – ` других способов действия я не вижу. Понятное дело, мы должны будем позаботиться о ней. Но без Олуэн за сегодняшний день подготовить Елизавету к побегу невозможно. Просто не успеем `.

– ` Ну, предположим `, – со вздохом согласился д'Орбиньяк. – ` А со стражей что делать, уже придумал? Или ее тоже Олуэн на себя возьмет? Живо вижу эту картину: обкормленная до состояния полного “вжэ нэ можу” банда девонширцев лежит по углам и, поддерживая брюхо руками, блымает заплывшими глазками, наблюдая, как рассекает мимо горделивая милашка Бэт! ` – Лис умолк на полуслове, ни с того ни с сего заткнув фонтан неиссякаемого красноречия. Затем, минуту помолчав, вновь обрел дар речи. – ` Так, Капитан, у меня тут кое-какая мысля образовалась. Я чуток попозже тебе просигналю. Пока что, так и быть, вербуй девоньку, хотя, как ни крути, с нашей стороны это полнейшее свинство `.

Работа с агентурой крайне неприятное, но вынужденное занятие оперативника Института. С точки зрения человеческих отношений, такое манипулирование судьбами порою вовсе не безразличных тебе людей способно загнать в жесточайшую депрессию любого, кто хоть сколько-нибудь уважает тех, с кем общается. И одно дело тут личности вроде Артура Грегори, к которым спиной лучше не поворачиваться. Хотя, с другой стороны, и на крюк для последующего шантажа их можно насаживать без особых сожалений. Совсем же другое – милая барышня, с которой судьба и без нашей помощи обошлась не слишком любезно. Все дни моего пребывания в Тауэре она, пожалуй, была единственным светлым лучиком в сумрачной череде безрадостных будней. И вот теперь я собственными руками должен был превратить это живое сияние в “осветительный прибор” для решения, быть может, благородной, но отнюдь не очевидной задачи.

С точки зрения институтского руководства, это штатная обязанность каждого оперативника. Как хирурги, вонзающие в живое тело отточенную сталь операционного скальпеля, мы жертвуем малым для спасения большего. И тут, несомненно, близость понятий “оперативник” и “операция” не случайна. Результаты нашего “лечения” – десятки тысяч, порой миллионы спасенных жизней. И все же, все же… День, когда ты не сможешь, не найдешь в себе внутренних сил пойти на вербовочный контакт, можно считать последним днем работы в Институте. Равно как и наоборот: в тот час, когда заманивание в расставленные сети ничего не подозревающей жертвы не вызовет сомнений, душевного трепета, следует уходить на пенсию и, пожалуй, обращаться к психоаналитику.

Поэтому, буркнув Олуэн, что мне необходимо будет с ней серьезно поговорить, я размашисто зашагал к храму, где уже, должно быть, устал дожидаться старого приятеля смиренный брат Адриен.

Часовня Святого Иоанна, расположенная на третьем этаже Белого Тауэра, была облицована белым камнем, привезенным некогда из Франции, что придавало назначенной встрече своего рода символический оттенок. Уж и не знаю, почему архитектор, строивший дворцовую молельню, решил, что в старой доброй Англии не хватает собственных камней, но, будь я действительно французским принцем, пусть даже наваррской крови, меня, конечно же, должна была согревать мысль, что камень вокруг – часть покинутого, но такого дорогого Отечества. Как говорится, дома и стены помогают.

Брат Адриен, уже приобретший подобающий священнослужителю вид, поджидал меня, рассеянно листая требник и время от времени кидая взгляд на строгую романскую арку входа. В отличие от готических храмов, возносящих в поднебесную высь утонченно-изысканные башни-стрельницы, всем своим видом призывающие душу человеческую воспарить к престолу Всевышнего, романский неф [36]часовни Святого Иоанна опирал своды высоких арок на кряжистые, точно столетние дубы, колонны, поражая своей неодолимой мощью, делая человека крошечным и слабым пред грозным ликом Творца. В этих стенах довольно странно должны были звучать речи о любви Господней к чадам своим, зато уж проповедь, начинавшаяся со слов: “Покайтесь, грешники!” – непременно повергала ниц подавленных окружающим величием прихожан.

Вряд ли наш бравый капеллан рассчитывал на подобный эффект, но, уж конечно же, принимал его во внимание.

– Мир вам, сын мой! – как всегда благостно, точно и не было беседы в прелестном замке на Луаре, начал брат Адриен. – Рад видеть вас в добром здравии.

Я склонил голову, демонстрируя напускное благочестие и одновременно приветствуя старого боевого товарища.

– Ваше преподобие! – Я приложил руку к груди, кратко и сдержанно демонстрируя радость от встречи со знакомцем в столь странном для гугенота месте. – Признаться, я несколько удивлен – увидеть вас в Англии, а уж тем более здесь, в Тауэре.

– Все в руце Господней! – указывая на место рядом с собой, потупил очи лжебенедиктинец. – С трепетом и благодарностью принимаю я указания перста Его и не ропщу, принимая невзгоды…

– …ибо все они во благо и направлены к вящей славе Господней! Не так ли, святой отец?

Минуты полторы благочестивый святоша молчал, изучающе созерцая точно впервые увиденное лицо августейшего собеседника.

– Воистину так, сын мой! – в конце концов изрек он, явно принимая к сведению знакомую скороговорку иезуитского канона.

– Но что привело вас сюда, отче? Неужели же в Англии также сыскались те, кто постигали с вами богословие на скамьях Сорбонны? Или же наши с месье д'Орбиньяком злоключения подвигли вас, точно апостола былых времен, словом Божиим умиротворять и наставлять на путь истинный орды погрязших во грехе язычников, возносящих хвалу Диане-Гекате?

– Ваше высочество! – едва взглянув на меня из-под опущенных ресниц, смиренно промолвил бедный парижский каноник. – Сердце мое наполнилось болью и душа стенаниями, когда услышал я от шевалье де Батца весть о том, что вы попали в руки злодея, осмелившегося посягнуть на заведенный всеблагим Отцом сущего порядок. Однако, хотя в былые дни мне и доводилось оказывать вам кое-какие услуги и кто-то может даже сказать, что сама жизнь ваша находилась в моих руках, я почитал бы себя безумцем, когда бы решил, что столь доблестные и находчивые воины, как вы и шевалье д'Орбиньяк, не смогут обойтись без такой малости, как моя подмога. Теперь же, когда с Божией помощью в Лондоне находится и отважнейший из отважных месье де Батц, мессир, мне ли помышлять о подвигах, более приличествующих храбрым воинам, чем смиренному божьему человеку?!

Я невольно усмехнулся. При всей ренессансной витиеватости суть речей иезуита сводилась к банальному: “Недосуг мне нынче вами заниматься”. Но, черт возьми, как замечательно это было сказано!