Владимир Свержин - Воронья стража

– Увы мне! – развел руками брат Адриен. – Хотя вера моя сильна, но грехи, присущие всякому смертному, не позволяют надеяться на столь благостное разрешение сей многотрудной проблемы. Но я, признаться, хотел говорить совсем о другом: конечно, чудо – прекраснейший образчик всемогущества Божьего, но было бы самонадеянно искать себе Господа в сообщники. Однако вы не можете отрицать, что пример святой Одиль недвусмысленно свидетельствует, что побег, совершенный в нужное время, для обращения закоренелого язычника значит порою более, чем самые убедительные и благочестивые проповеди!

Длинные пальцы брата Адриена в такт словам неспешно перебирали четки, и мне невольно вспомнилась дорога в Понтуаз, когда двух легких взмахов этим немудрящим приспособлением для отсчета молитв было достаточно, чтобы обезоружить и свалить наземь крепкого, испытанного не в одной схватке гасконского пистольера. Не сомневаюсь ни секунды, что стоило мне заорать: “Измена!” – и они змеей бы обвили мое горло, давая историкам будущего обширное поле для споров о том, какая нелегкая занесла гугенотского принца умирать в католическую часовню?

Впрочем, может, все эти ужасы мне только почудились?! Как ни крути – святое место! Да и лицо божьего человека в одеянии бенедиктинца было столь благостно… В общем, слава богу, я не собирался кричать “Измена!”.

– Итак, преподобный отче, вы предлагаете побег? – Мои руки сами собой сплелись на груди, что, по уверению психологов, означало закрытую позицию собеседника. – Отсюда, из Тауэра?

Веки брата Адриена неспешно опустились, и едва заметная улыбка обозначилась на красиво очерченных губах.

– Замеча-а-ательно! – Я прищелкнул пальцами. – Каким же, извольте узнать, способом?

– Мне отрадно сознавать, – тоном, полным отеческой любви, произнес речистый капеллан, – что сама мысль о том, чтобы заточенная в крепость пленница последовала примеру святой Одиль, не вызывает у вас противодействия. Что же касательно способа, то он прост. Завтра поутру, едва откроют ворота, Рейли приказал перевезти меня из Тауэра в иное место. Вы же знаете, я не дворянин и даже не аббат. Так что меня не подобает держать здесь. Повезут беззащитного монаха в обычной повозке и вряд ли станут ставить вокруг сильную охрану. Один-два человека, не больше. Еще, конечно, кучер, но он не в счет. У крепостных же ворот всегда уйма зевак. Так что ежели в момент, когда повозка с заключенным будет выезжать оттуда, на улице вдруг вспыхнет драка, то проезд поневоле будет затруднен. В создавшейся неразберихе арестант, лицо которого, как вы понимаете, будет закрыто монашеским капюшоном, сможет легко бежать и затеряться в толпе. Понятное дело, скинув священное облачение. Если же мы предположим, что у беглеца будет надежный и смелый друг, ловко владеющий оружием, то побег всенепременно должен закончиться удачей.

– Под другом вы, конечно же, подразумеваете Мано? – осведомился я.

– Теперь уже не его одного, – кротко проговорил иезуит, намекая на моего “адъютанта по особо тяжким”. – Полагаю, вы не сомневаетесь, что этим людям под силу свернуть горы?

– Ни единой минуты, – кивнул я, соглашаясь. – А позвольте узнать, какую роль вы уготовили мне?

– Привести королеву, связать меня, заткнув рот кляпом, чтобы отвести подозрения Рейли, а завтра днем, когда окажетесь на корабле, который должен будет доставить вас во Францию, вытребовать у лорда-протектора вашего покорного слугу. Ибо уверен, он легко пойдет на сии уступки. Все, что я должен был ему передать, я передал и более никакой ценности для его католического высочества принца Балтасара не представляю. Так что ему ничего не стоит оказать небольшую услугу человеку, в руках которого, быть может, судьба столь желанного для него союза. – Преподобный отец умолк, исподтишка заинтересованно поглядывая на меня.

– План неплох, – после минутного молчания похвалил я. – Совсем не плох. Однако имеется ряд серьезных “но”. В повозке вы действительно будете не один, и в случае нападения кто-нибудь из охранников может успеть заколоть пленника или же всадить в него пулю. Во время передвижений по крепости любого из нас могут заметить и проследить. Так что все задуманное вами может сорваться в любую минуту. Кроме того, Елизавету охраняют отборные головорезы под командованием кузена Рейли – Ричарда Грэнвилла. А потому не то что привести королеву, добраться до нее без лишнего шума – весьма непростая задача!

– Я верю, сын мой. С Божьей помощью вы обязательно с ней справитесь! – напутствовал меня эскадронный капеллан.

– Я тоже верю в это, преподобный отче, – кивнул я. – Но именно поэтому мы будем действовать по моему плану.

“Посещение нашим высокопоставленным лицом культового сооружения подходило к концу, и, подводя итог приватной встречи, необходимо подчеркнуть единство мнений заинтересованных сторон по ряду животрепещущих вопросов”.

Примерно так должно было бы выглядеть официальное сообщение о тайной беседе брата французского короля с представителем могущественного ордена иезуитов. И хотя мое гугенотское вероисповедание являлось вопросом сомнительным, легкость, с какой мы добились взаимоприемлемых результатов, наводила на мысль о возможности дальнейшего “межконфессионального сотрудничества”.

Теперь оставалось главное – собрать воедино разрозненные части дерзкого плана, отладить их и проследить, чтобы все сработало именно так, как намечалось. Времени для этого оставалось крайне мало, а безответных вопросов более чем достаточно, и главными из них был способ поддержания связи с томящейся в заточении королевой. И то сказать, свержение ее величества дало повод к интригам, возможно, куда как изощренным, чем ее царствование.

Кто бы знал, что думает сейчас сама маркиза Дорсет, какие планы вынашиваются в ее рыжекудрой голове?! Быть может, то, что замышлялось нами, вовсе не согласовалось с намерениями Элизабет Тюдор! Как ни крути, единственная надежда в этом вопросе была на Олуэн Тавис – славную улыбчивую девушку, никогда прежде не имевшую дела со сладким ядом заговоров. Без ее согласия затеянный нами побег превращался в хорошо организованное ничто. И добиться этого согласия должен был я. Добиться, прекрасно осознавая, что, возможно, гублю единственное в этой стране живое существо, относящееся ко мне с искренней симпатией, ничем, строго говоря, не заслуженной.

Я шел по лестнице Белого Тауэра, терзаясь мыслью, что престолы престолами, институтское начальство институтским начальством, но я никогда не прощу себе, если по моей вине будет причинен хоть какой-то вред этой милой девушке. И пусть непосредственно сам святейший понтифик вкупе с прямым начальством дали бы мне отпущение этого прегрешения, не стоило лукавить – для подобной вины не бывает извинения.