Владимир Свержин - Закон Единорога

Мы вчетвером налегли на дубовую дверь. Засов выдержал.

– Еще раз, сильнее! – выкрикнул вошедший в раж Лис. Удар следовал за ударом, но дверь не поддавалась.

– Тише! – неожиданно крикнул Винсент Шадри. За дверью послышался какой-то тягучий скрип… – Он уходит!

Мы вновь ударили в ненавистную дверь. Петли затрещали, и она рухнула в комнату, увлекая нас за собой.

– Туда, за камин! – Бельрун первым заметил медленно закрывающийся ход на лестницу. Он вскочил и бросился вслед за исчезнувшим хозяином опочивальни. Стена угрожающе задвигалась. Мы барахтались на полу, пытаясь выбраться из портьеры, оказавшейся за чертовой дверью. Лису это удалось раньше всех.

– Стоять, скотина! – заорал мой верный напарник, подхватывая тяжелый табурет и бросая его в темнеющий проем. Раздался скрип, треск ломаемой древесины… но все же каменная перегородка, словно подчиняясь приказу Лиса, остановилась.

– Эй, Винсент, ты там жив? – крикнул он, подбегая к ходу и пытаясь просунуть взлохмаченную башку в узкую щель.

– Жив! – гулко раздалось оттуда. – Я свалил его. Тащите скорее факелы!

Обдирая бока о шероховатую каменную кладку и проклиная вчерашний и позавчерашний обеды, мы с трудом протиснулись на потайную лестницу и быстро сбежали вниз. У подножия ступеней восседал на теле барона Мобрюка торжествующий Бельрун, прижимая коленями руки своего врага к полу и держа его за горло. Рядом на сыром полу валялся кинжал. Наша троица молча созерцала эту картину. Шаконтон деловито начал разматывать невесть откуда взявшуюся у него веревку.

– Куда это мы попали? – завертел головой Лис.

– Выпустите меня отсюда немедленно! – неожиданно раздался резкий охриплый голос из темного коридора, уходившего вправо. – Выпустите!

– Тю, да это же темница, – разочарованно протянул Лис. – А я – то думал…

Я не успел услышать, о чем думал мой друг. Заключенный вновь подал голос.

– Выпустите меня, я король Франции! – закричал он.

Рейнар озадаченно взглянул на меня.

– Ну да, а я Наполеон! Вот только сумасшедших нам здесь не хватало…

Узник между тем продолжал вопить об обязанностях добропорядочных вассалов по отношению к своему сюзерену. Барон Мобрюк, лежа на полу, в бессильной ярости заскрежетал зубами.

– А ну-ка, посмотрим, – заинтересованно произнес Бельрун, беря в руки факел и направляясь туда, откуда доносился крик. Спустя некоторое время оттуда донесся сдавленный звук, который трудно было как-то охарактеризовать. Мы бросились туда. Бледный Винсент стоял, без сил облокотясь на сырую стену и держа факел перед собой на вытянутой руке. Пламя освещало железную решетку и оборванного человека, ожесточенно трясущего ее. Мы удивленно взглянули на нашего друга, ожидая объяснений.

– О Боже, – слабым голосом произнес Бельрун, безумно косясь на незнакомца за решеткой. – Господа, не знаю, обрадует вас это или огорчит, но перед нами действительно король Франции Филипп II Август…

Король ел. Ел много и жадно, начисто забыв об этикете. Лис, подперев подбородок кулаком, умильно созерцал трапезу его величества. Соус и жир стекали по двухнедельной щетине, ясные голубые глаза монарха горели голодным блеском.

– Господи, Филя, какой же ты хрю-ша… – пробормотал себе под нос Рей-нар. – Сэнди, будь добр, принеси его величеству воды для омовения, – кланяясь в сторону короля, попросил он. Ответом ему было неразборчивое чавканье. Шаконтон, важно ступая, удалился.

– Гляди, Сережа, чтобы августейший не объелся, – передал я по мыслесвязи. – Пусть отдохнет, выспится… А мне тут надо поболтать с милейшим господином де Мобрюком. Да! Вот еще! Вернется Сэнди, пошли его на ферму за барышнями и Деметриусом.

– «Ни сна, ни отдыха измученной душе», – печально процитировал д'Орбиньяк. – Бедный мальчик устал, а ты его еще куда – то ехать заставляешь!

– Мы все тут устали, – вздохнул я. – А девочки там за нас волнуются.

– Ладно, Капитан, что я, не понимаю, что ли… Иди разговаривай с этим, как его, Кретином де Гов-нюком… – отозвался Лис.

– Как там у вас говорят… Фильтруйте базар, товарищ Лисиченко? – прервал я своего невоспитанного друга и выключил связь.

– Ваше величество, прошу простить меня, но я вынужден временно оставить вас, – я наклонился, вспоминая полузабытые нормы придворного этикета. Филипп внимательно взглянул на меня и, чуть помедлив, благосклонно кивнул.

…Владелец замка был явно недоволен сменой декораций в его спальне. Он нервно расхаживал по клетушке, единственным убранством которой был пучок гнилой соломы в углу, и вполголоса ругался. Непонятно, считал ли он себя недостойным королевского номера, или же наоборот, но настроение у него было явно преотвратное. При звуке шагов он нервно вздрогнул, но, взяв себя в руки, подошел к решетке и смерил меня холодным взором.

– Итак, что вам угодно? – голос его прозвучал хрипло, но на суровом обветренном лице воина не отразилось ни тени страха.

– Я хочу поговорить с вами, – остановившись у клетки, ответил я.

– О чем?

– О том, каким образом в вашем подземелье оказался король Франции, – ровно проговорил я.

– Я не скажу вам ничего, – барон высокомерным жестом скрестил руки на груди. – Можете убить меня.

– Могу. Но не убью, – равнодушно заверил его я. – Не хотите говорить? Тогда слушайте. Ее величество королева, прекрасная Элеонора, что-то около месяца тому назад поручила вам совершить убийство.

Глаза барона Мобрюка заметно округлились, но он все еще молчал.

– Это произошло после того, как доверенный человек тайно доставил ей письмо из Англии, – продолжал я свою речь. – Мне неведомо, знаете ли вы, или нет, но письмо это было от короля Джона Плантаге-нета.

Барон вздрогнул. Теперь он уже во все глаза смотрел на меня. Я сыпал известными мне фактами, оставляя ему возможность усматривать между ними взаимосвязь:

– Вначале, очевидно, вы не решались совершить столь тяжелый грех, как убийство помазанника Божьего. Однако королеве удалось убедить вас. Речь шла о новом короле и о вашем месте подле него… Что вам предложила королева – пост сенешаля или что-то большее? – неожиданно в лоб спросил я. Лицо Кре-тьена Мобрюка передернулось.

– Я любил ее… – прошептал он. – Она предпочла мне этого молодого хлыща. – Плечи его поникли, он опустил глаза. Видимо, этому храброму и мужественному воину было сейчас нестерпимо стыдно за свой душевный порыв. Я внимательно посмотрел на него, и у меня в душе шевельнулось сочувствие: он поставил на карту все ради любви к женщине и проиграл… Это многое объясняло.