Владимир Поселягин - Братишка

– Мне об этом ничего не известно.

– Приказали попридержать информацию. Все письма нами были изучены, почти тридцать человек читали, были и помощники из партийных организаций. На некоторые письма нужно ответить.

– Опять отредактированная речь? – усмехнулся я.

– А тут ты не угадал. Когда мне ставили задачу поговорить с тобой, этот момент обговорили особенно. Не припомню, чтобы раньше было такое. В общем, просили передать: у тебя полтора часа эфира личного времени. Можешь говорить что хочешь, но займи его. Естественно за всё, что ты произнесёшь, будешь нести ответственность один ты и никто более.

– Экспериментаторы хреновы, – невольно покачал я головой, прекрасно представляя, чьи тигриные ушки торчат из этой авантюры.

– Единственно просили никаких секретных сведений не передавать, включая методы борьбы с немцами. Те, что в эфире выдавать нельзя. Мне сказали, ты сам поймёшь, о чём тебя просят.

– Да, это понятно.

– Всё, что нужно было сказать, я сказал. Эфир в семь часов вечера, но ты за два часа приходи. Там ещё скажут, что нужно, и согласуют эфир. Ты хорошо говоришь, чётко и внятно, не теряешься. Легко находишь разные ответы и вообще непринуждённо ведёшь себя в прямом эфире, а это трудно, поверь мне. Так что ждём.

– Лады, буду.

Как только помредактора ушёл, рядом на скамейку приземлилась Маринка и затеребила меня. Лабухина она узнала и понимала, что разговор был важным.

– Эфир вечером, просили подойти заранее, – отстранённо ответил я, обдумывая только что прошедший разговор.

Всё это было похоже на ловушку. Видимо, Сталин решил посмотреть, как выкручусь я из этой ситуации. На пару с Берией наверняка работали. Полной уверенности у них не было, то ли я тот, кто им нужен, кого они искали, то ли нет, вот и провоцировали меня. Надеялись, выдам себя.

– Ладно, хотите запоминающийся эфир, получите. Обещанных краёв не перейду, но содрогнётесь, – шепнул я себе под нос.

– А во сколько эфир?

Хорошо, Марина не расслышала моей фразы.

– В семь вечера. Сегодня.

– Быстрые какие, – подивилась она и убежала делиться новостью, тут же собрав вокруг себя большую группу одноклассниц.

После уроков у школьного крыльца меня окликнула деректриса:

– Саша, подожди!

Я обернулся:

– Что-то случилось, Татьяна Валериевна?

– Случилось. Записала я тебя в музыкальную школу на вечерние уроки. Уже с сегодняшнего дня можешь начинать. Начальный класс, как ты и просил.

– Вот это отличная новость. Может, я сейчас успею?

– Назовёшь себя секретарю, она всё объяснит.

– Спасибо.

Добежав до музыкальной школы, которая находилась в соседнем районе, я узнал, что меня действительно оформили, записал время уроков, сообщил педагогу, что сегодня не могу быть, вечер занят, и рванул домой. Деда не было, у него сегодня смена на работе, так что, переодевшись и открыв баркас, занялся делом. Сальник я всё же снял, хоть и без кувалды, а потом установил новый, закрепив его. Проверить, подтекает или нет, можно будет только в следующем году, когда спустим судно на воду. Убрав инструмент, помылся в бане, собрался, прихватил гитару и направился к трамвайной остановке. Пора в путь-дорожку. Эфир ждёт.

– Готов? – поинтересовался у меня диктор.

Не знаю, кто поставил его, но и сегодня я вёл эту передачу в эфире с тем же диктором, что и в прошлый раз.

– А что, есть сомнения? – усмехнулся я. – Готов-готов, можно начинать.

Рабочий студии, что был ответственен за эфир, стоял чуть в стороне с наушниками на голове. Передачи в большинстве своём велись в прямом эфире из-за отвратительного качества звукозаписывающих средств, ну и хранить записи было не на чем. Если давали такую запись с пластинок, то качество воспроизведения оставляло желать лучшего. Слушатели сразу отмечали эту самую разницу, так что только в крайнем случае давали запись, да и ту старались довести до идеала. Тот же хор в тесное помещение студии не впихнёшь, вот их давали в записи.

В это время звукач, отметив время, начал на пальцах показывать отсчёт до начала нашего эфира. Я особо не волновался, начинать не мне, это работа диктора. О том, что я снова буду в эфире, объявили ещё утром. Я это пропустил, уже ушёл в школу, так что был не в курсе. Как оказалось, ажиотаж с моим прошлым выступлением был очень большим, да вообще чуть ли не буря разразилась, мне верили и нет, разные люди попадались. Вот фронтовики почти все были за меня. В моём районе это всё для меня как-то незамеченным прошло, можно сказать, пронесло, а вот в других областях, особенно на фронте, рассказанные мной истории вызывали настоящие бури. Где положительные, а где и нет. Приходило много писем от фронтовиков, где те рассказывали немало историй, подтверждающих мои рассказы, отчего кровь стыла в жилах. Сейчас с этими письмами работал соответствующий информационный отдел Политуправления РККА. Вроде как хотели печатать их в газетах. Мне их читать не дали, лишь сносками ознакомили перед эфиром. Ну были и те, кто грязью меня в письмах поливал, мол, зачем такую чушь пишешь, немцы пушистые, няшки. Этих брали на особый карандаш, при том что часть писем были без обратных адресатов.

Размышляя, я отслеживал речь диктора. Тот отработал написанную для него программу, сообщил, что редакцией принимается и обрабатывается масса писем, которые приходят на моё имя. И наконец, после десяти минут словоблудия, как только растянуть смог, дал слово мне. Я уже успел поздороваться со слушателями, ещё когда диктор сообщил, что я в студии, так что начал без промедлений. Дали мне полную свободу, так получите. Не разочарую. Как я понял, от меня ожидали нечто подобного, что было в прошлый раз, когда наша передача пошла не по сценарию, меня это полностью устраивало, да что устраивало, даже радовало. Мне было что сказать.

Начал я с обязательной программы по ответам на письма, большая часть которых была от фронтовиков, но встречались и от обычных жителей нашей необъятной страны. Мне действительно отобрали полтора десятка писем, самых интересных, на которые нужно обязательно ответить. Я их мельком прочитал перед эфиром, но так как ответы мне уже написали, я особо в них не вникал, но парочка меня заинтересовала, на которые я и собирался ответить уже от себя.

– Вот тут у меня в руках письмо от старшего сержанта зенитной артиллерии Фёдора Лапина, коммуниста с тридцать шестого года. Он описывает, как выходил из окружения под Могилёвом и свидетелем каких зверств гитлеровцев стал…

Естественно, у меня в руках не письмо было, запинаясь, читать каракули в прямом эфире я не мог, так что держал листок с отпечатанным на машинке текстом. Зачитав, чему был свидетелем этот сержант, я понёс отсебятину:

– Подтверждая рассказ сержанта, скажу, что немцы не единожды уничтожали наших раненых, медсанбаты, госпитали. Разными способами, разными зверствами. Они ведь считают себя победителями и уверены, что наказания за это не будет, поэтому и творят на захваченных территориях что хотят. Но что стоит отметить: и наши стали отвечать в последнее время, когда откидывали немцев, сбивая их с позиций, не особо себя сдерживая как с пленными немцами, так и с ранеными. То есть если немцы наш медсанбат с врачами, ранеными и медперсоналом вырежут, так и наши сравняют счёт.