Джон Шеттлер - Падшие ангелы

— Разве, товарищ капитан? При всем уважении, у нас, безусловно, есть сила, отличающаяся от всего, что существует в мире. Но у этой силы есть своим пределы, и свой запас. «Орлан» израсходовал тридцать зенитных ракет. Их у него осталось 150. Мы только что израсходовали шестнадцать зенитных ракет средней дальности, что оставляет нам 168. Мы выпустили четыре П-900, и у нас осталось тридцать ПКР. На «Орлане» и «Головко» еще тридцать две. Возможно, мы только что серьезно повредили вражеский корабль. Но и это потребовало нескольких попаданий. Помните, что случилось в сражении с японским линкором?

— «Ямато»? Да, это был серьезный бой.

— Мы вогнали в него восемь ракет и две торпеды, и все равно он уцелел и впоследствии вернулся в строй. Я так полагаю, что у американцев тоже есть линкоры, товарищ капитан. В этой оперативной группе я фиксирую по меньшей мере два.

— Да, если это дело затянется, то наш ограниченный запас обычных вооружений начнет сказываться. Мы можем атаковать их прежде, чем они даже узнают, где мы находимся, и очень сильно, но только на короткое время. Поэтому мы сталкиваемся с теми же решениями, которые обсуждали ранее. Мы либо уходим в открытое море, прочь от союзных военно-морских сил, либо пытаемся сделать что-либо здесь и сейчас, пока у нас еще есть наша сила. У нас есть то, что американский президент Теодор Рузвельт называл бы очень большой дубиной. Так что я намерен говорить тихо, но если мне нужно будет повысить голос, чтобы быть услышанным, мне нужна будет и эта большая дубина.

— Но так уже было, товарищ капитан, — жалобно вставил Роденко. — Мы даже использовали ядерную боеголовку — я говорю мы, а не вы. Я был на этом корабле — там, на мостике, и не сделал ничего, чтобы помешать этому. Я отвечаю за то, что случилось, в той же степени, что и вы, так что говорю об этом не ради того, чтобы обвинить вас.

Карпов не был уверен, что ему было очень приятно это слышать, но Роденко, судя по всему, говорил так, чтобы подсластить чай, который они пили вместе.

— Тогда к чему вы ведете?

— К тому, товарищ капитан, что мы использовали боеголовку, и это не принесло нам ничего в геополитическом плане. Война даже началась раньше, и американцы заняли еще лучшие позиции в Европе, по крайней мере, так говорил Федоров. Но в целом наши действия мало что значили.

— Нет, они повлияли на мир, Роденко. Я думал об этом какое-то время и тоже обсуждал с Федоровым. Он полагает, что мир, в который мы вернулись, прибыв во Владивосток, был не тем, который мы оставили. Наши действия в прошлом изменили ситуацию, и наше предзнание о Третьей Мировой тоже дало нам определенные преимущества. И я скажу больше… — Он понизил голос, словно намекая, что то, что он сейчас скажет, было конфиденциальным. — Мы понесли потери во время нашего похода во времена Второй Мировой войны. И оказалось, что в мире, в который мы вернулись, их никогда не существовало!

— Я не понимаю.

— Их никогда не было. Они никогда не рождались. Подумайте об этом, — он рассказал Роденко о том, что они обсуждали с Федоровым и адмиралом Вольским, и новый старпом, наконец, был поражен.

— Значит, мы изменили историю настолько, что это затронуло людей с самого корабля?

— Думаю, что так, и это также объясняет то, что время нашло способ разрешить это противоречие. Мы сделали многое — кто знает, что именно. Мы убили тех, кто должен был выжить и спасли тех, кто должен был умереть. Этого оказалось достаточно, чтобы повлиять на судьбы людей с нашего корабля — всех, кто погиб, кроме Орлова.

— Орлова?

— Это вылилось в большое дело. Задача Федорова касается того плавучего ядерного реактора. Он занят тем, чтобы вернуть Орлова. Но теперь у них появилось больше забот, чем бывший начальник оперативной части. Мы оказались здесь, почти 1 500 душ на борту трех кораблей, и никоим образом не можем вернуться.

Роденко некоторое время молчал, обдумывая сказанное и пытаясь разгадать загадку. Если они уже неоднократно изменяли историю, что могло случиться на этот раз?

— Что, если мы изменим еще что-то, товарищ капитан?

— Значит, вы говорите об этом?

— Да, но что, если мы сделаем что-то, что повлияет и на наши собственные судьбы, как оно повлияло на тех, кто, как вы сказали, никогда не рождался? Вы сказали, что время нашло способ разрешить это противоречие. Поэтому они погибли?

— Федоров считает, что это так. Я, к примеру, не думаю, что где-то там есть какой-то Дед Время, записывающий все, что мы делаем. Называйте это Богом, или судьбой, как вам больше нравится. Мы говорим о рае и аде, Роденко, но только образно. Это просто наши собственные желания или наши собственные ошибки. То, что мы действительно знаем, где-то в глубине души, это то, что мы создаем свой собственный рай или ад, каждый раз, когда принимаем решение — прямо здесь, на земле. Каждый раз, когда мы принимаем решение, мы определяем свою собственную линию времени — свою собственную судьбу. Нельзя тратить жизнь на размышления о том, сделал ли ты что-то и чего ты не сделал. Однажды это закончится. Этот мир положит конец всем нам. Никто из нас не просил оказаться здесь, но мы здесь, если не случиться чего-то, как раньше.

— Что вы хотите сказать?

— Когда я использовал ту боеголовку, мы исчезли и оказались в отдаленном будущем. Я тогда оказался под арестом, но узнал, что случилось. Я видел, что осталось от мира. Я видел это в иллюминатор.

— Но я полагал, что мы переместились из-за регулирующего стержня в нашем собственном реакторе.

— Да, Федоров с Добрыниным определил это. Но в действительности, мы не знаем. Сначала мы решили, что ядерный взрыв создал разлом во времени. Возможно. Посмотрите, что случилось с нами из-за этого вулкана! Тогда мы решили, что это просто вопрос времени. Затем Вольский и Федоров определили промежутки в двенадцать дней между каждым скачком. И только потом Вольский и Добрынин вспомнили о странных показаниях реакторов с связали данный временной интервал с проводимыми Добрыниным процедурами. Таким образом, мы пришли к выводу, что все дело в регулирующем стержне № 25. Внезапно он превратился в нашу собственную волшебную палочку — не считая того, что мы на самом деле не знали, что произойдет, куда мы переместимся, если сознательно задействуем его. Тогда Федоров обратил внимание на то, что мы всегда возвращались примерно в один и тот же период истории. Он предположил, что стержень № 25 позволит ему вернуться в 1940-е, и, господи, его план сработал!

— Вы говорите об операции с участием Трояка и остальных?

— Да… Федоров благополучно переместился. Он оставил письмо в том старом складе, как и мы несколько дней назад.

— Значит, адмирал знает, что мы здесь?

— Надеюсь. Он должен был получить это письмо, но кто знает, получил ли?