Геннадий Марченко - Чистилище

Сталин ещё немного полежал на тёплой доске, а когда почувствовал, что боль отступила, слез с печи, оделся и пошёл ужинать. От ароматного запаха котлет, доносившегося сквозь перегородку с кухни, у него разгулялся аппетит.

– Ну что, будем прощаться? – Фрол Кузьмич, не замеченный ранее в проявлении чувств, крепко обнял меня и похлопал по плечу.

Мне показалось, что глаза у него заблестели, хотя, может, и впрямь показалось.

– Спасибо тебе, Кузьмич, за всё, – не менее прочувствованно произнёс я, пожимая ему руку. – Если бы не ты…

– Да брось, Фима, – отмахнулся он. – Ты это, поаккуратнее там, как до Архангельска доберёшься, на рожон не лезь. Ежели что, возвращайся в тайгу, у меня завсегда отсидеться сможешь.

На календаре было 5 апреля, вторник. По мнению охотника, навигация должна начаться не позднее чем через месяц, в течение которого я доберусь до Архангельска и успею осмотреться, что к чему. В дорогу он меня снабдил целым вещмешком продовольствия, где помимо тушёнки и сухарей нашлось место и вяленой лосятине, и разного рода травкам для чая, и сушёной клюкве, которую мне было рекомендовано жевать время от времени. Всё ж таки весенний авитаминоз, нужно беречься от цинги, которая меня едва не прихватила к моменту, когда Кузьмич нашёл меня больного под елью.

Заимку я покидал с чувством лёгкой грусти. Привык уже и к этой избушке, и к Кузьмичу, и к его лайке, которая бежала за мной добрый километр, прежде чем повернуть обратно. Привык и к чувству постоянной настороженности, особенно после того, как в середине февраля на заимку нагрянули сотрудники НКВД. Хорошо, Айва приближение чужих почувствовала заранее, ещё до того, как аэросани выехали на полянку перед зимовьем. Зарычала, встав на лапы и повернув морду в сторону двери, шерсть дыбом. Фрол Кузьмич и велел мне быстро нырять в подпол. Там две доски поднимались, а под ними до промёрзлой земли было около сорока сантиметров. То есть человек моей комплекции мог туда влезть и лежать неподвижно какое-то время. Вот туда-то я и забрался по команде хозяина заимки, который бросил мне мой полушубок, чтобы я себе спину, почки и прочие органы не отморозил. Рядом улеглись винтовка и остальные мои вещи, с которыми я заявился на заимку. Обнаружь их чужак, могли бы возникнуть резонные вопросы. Аккуратно уложив доски на место, Кузьмич поднялся наверх, оставив меня лежать одного в темноте, словно покойника под гробовой доской. А сверху пол Кузьмич слегка посыпал махоркой. Как он мне объяснил позже, на всякий случай, и, как выяснилось, не прогадал, потому что с энкавэдэшниками на аэросанях прибыла и ищейка, встреченная Айвой настороженно, но обоюдное обнюхивание прошло без эксцессов.

Спустя какое-то время я услышал шаги наверху, а ещё несколько минут спустя открылся ведущий в подпол люк, и сквозь щель между досками я увидел, как вместе с охотником, державшим в руке керосиновую лампу, спускается человек в унтах и полушубке, перепоясанном портупеей, и ведёт на поводке овчарку.

– Глядите, мне что, жалко, что ли, – спокойно говорил Фрол Кузьмич. – Тут окромя крупы да консервов живой души не найдёшь, даже мышей нет.

Спустившийся с ним сотрудник НКВД – а в том, что это был именно чекист, я не сомневался, – потоптался, осматривая небольшое помещение, затем дал собаке понюхать какую-то тряпку и скомандовал:

– Джульбарс, искать.

Тень псины мелькнула прямо надо мной, послышалось фырканье, и спустя какое-то время до моего слуха донеслось разочарованное:

– Ладно, пойдём наверх, похоже, и впрямь никто к тебе не заглядывал. Но учти, старик: если решил нас водить за нос, тебе не жить.

Люк наверху закрылся, вновь оставив меня в кромешной тьме. Сердце готово было выскочить из груди, я лежал под досками весь мокрый от пота, несмотря на то что спина уже понемногу начинала подмерзать, и молился, чтобы меня не нашли, решив, что живым им не дамся. Сколько я так лежал в потёмках, трудно сказать. Мне показалось, вечность, к тому же мороз снизу всерьёз взялся за мою спину. Когда Кузьмич меня вызволил из заточения, оказалось, что визит незваных гостей занял чуть больше часа. Хорошо, гости ограничились чаепитием и отправились дальше, потому что до темноты планировали добраться до Кослана.

Потом уже я спросил у Кузьмича, откуда у него, некурящего, табак. Тот пожал плечами: мол, в жизни всякое пригождается.

Это событие стало, пожалуй, единственным, когда мне пришлось изрядно поволноваться. В остальном один день был похож на другой, и, когда наконец солнце стало по-весеннему тёплым, хотя до прогалин на лужайке перед избушкой дело ещё и не дошло, я стал чаще бывать на свежем воздухе. Зарядка три раза в день стала обязательной процедурой. Даже пару раз сходил с Кузьмичом на охоту, чтобы хоть как-то развеяться. Мой покровитель был не против, тем более у него на заимке имелась запасная пара снегоступов. Правда, были они без ремешков, но смастерить их такому умельцу, как Кузьмич, было плёвым делом. И надо же такому случиться, что я из своей винтовки подстрелил сохатого! Тот, впрочем, сам виноват, задумался, наверное, о чём-то своём, меланхолично жуя хвою. Дёрнулся, когда Айва на него кинулась.

– Эх, моя-то мелкашка тут не поможет! – с болью в голосе воскликнул Кузьмич. – Сейчас уйдёт!

Тут я и вскинул свою трёхлинейку и, практически не целясь, нажал на спусковой крючок. Не сказать, что я бывалый охотник, совсем наоборот, но, наверное, новичкам и дуракам везёт. Как бы там ни было, пуля угодила точно в сердце сохатого. Лось пробежал метров десять, споткнулся и рухнул в снег. Что-то жалко мне стало его, когда увидел на его чёрных губах пузырящуюся кровь. Но Фрол Кузьмич был человеком практичным и тут же принялся разделывать тушу, не забыв бросить псине кусок ещё дымящейся печени. Так что вернулись мы с прибытком, хотя и без шкурок, так как с самодельными волокушами за спиной, на которых лежит разделанная туша, особо по лесу не побегаешь. А потом охотник занялся вялением мяса, истратив на него чуть ли не весь запас соли, впрочем, и нажарил в тот же вечер лосятины на сковороде.

И вот теперь я покидал это гостеприимное место, уходил не оборачиваясь, чтобы не терзать душу, хотя вроде в прежние времена не был замечен в излишней сентиментальности. Уходил в гражданской одежде, данной мне Кузьмичом. Форменную оставил охотнику, за исключением валенок, тем более что запасной обуви моего размера у Кузьмича не имелось. А за пазухой грели душу сто рублей десятками, чуть ли не насильно вручённые мне хозяином зимовья. Пришлось взять, ведь, по зрелом размышлении, деньги в Архангельске мне пригодятся.

После почти трёхмесячной отсидки на зимовье снова вписываться в походную жизнь было не так-то просто. В основном психологически, так как мой откормленный за это время организм дорогу преодолевал вполне бодро. Да и Кузьмич перед расставанием дал кое-какие инструкции. Жалел, что не может проводить меня хотя бы до Кослана – не позволяли охотничьи дела: в преддверии весенней линьки он настрелял десятка три белок и теперь вынужден заниматься обработкой шкурок.