Василий Звягинцев - Бремя живых

Значит, будем подыгрывать. Сейчас главное – тянуть время. Операторы «Печенега» слушают каждое слово, поднимают по тревоге штурмовые группы, может быть, уже через несколько минут они будут здесь…

– С чего вы взяли? Дома я никогда не работаю, только в лаборатории. Здесь у меня ни аппаратуры, ничего. Да и литерный уровень, понимать надо. Наверное, вы не так приказ поняли. Если действительно такая срочность, поехали. Или свяжите меня с генералом, я ему сам все объясню.

– Значит, поехали!

«Неужели они действительно повезут меня на базу? Тогда я чего-то не понял. Ну, тем лучше».

Его деликатно, но решительно вытолкали из квартиры и даже позволили запереть дверь своим ключом. И бегом, бегом вниз по лестнице, минуя лифт.

Только на втором этаже вдруг задержались, распахнули неприметную дверь в глубине тупичка рядом с шахтой мусоропровода.

Сколько ходил Максим мимо, никогда на нее внимания не обращал. А был это черный ход, грязным изломанным коридорчиком выводящий во второй, потом и в третий внутренний двор-колодец. Из которого темная, воняющая кошачьей и человеческой мочой подворотня открывалась в глухой переулок между Второй и Третьей Мещанскими улицами.

Здесь ждали две машины: одна легковая, другая – небольшой автобус. Туда его и втолкнули. Уже совсем не вежливо. Скорее – грубо.

Роль требовала у Максима спросить с соответствующим недоумением:

– Не, господа офицеры, это вы чего-то… Превышаете. Ручки придержите, пожалуйста.

Машина рванулась чересчур резко. Доктора, не успевшего сесть, качнуло. Пытаясь удержаться на ногах, он в темноте попал кому-то рукой в лицо, выругался, естественно, начал искать, за что бы зацепиться поосновательней. А в ответ его схватили сразу с нескольких сторон, за руки и поперек туловища, очень грубо усадили на жесткую скамейку.

– Теперь сиди и молчи, понял?

Для убедительности из темноты отвесили подзатыльник, и весьма тяжелый.

«Нет, суки, я вам еще нужен, убивать не станете, даже и усыпляющего не использовали, побоялись, что надолго одурею, поверх водочки-то…»

Реакция его была совершенно естественной. Не только старший офицер, оскорбленный хамством нижних чинов, но и любой московский парень – хоть со Сретенки, хоть с Котлов, хоть с Марьиной Рощи – приучен был отвечать сразу. Если рассчитывал жить в уличном коллективе дальше.

«Ты не грози, ты делай!»

И драться полагалось до упора. В меру сил и возраста, конечно. В то ведь время, если кто не помнит, дворовые компании составлялись из всех пацанов, достигших подходящего возраста. От семи– до восемнадцатилетних. Только если и первоклассником ты начнешь в острой ситуации размазывать сопли по щекам и плакать, старшие товарищи расскажут, каково живется в зоне «опущенным». А тюрьма тогда рассматривалась как вполне обычная, не слишком даже и страшная, перспектива. В нее можно было загреметь уже в тринадцать лет, а в армию – только в девятнадцать. Попробуй, доживи. То, что лично Максим ее миновал, это вопрос личного выбора. Но уроки дворовой, волчьей жизни даром не проходят.

И он ответил. Сначала носком сапога вперед, где рисовался на фоне лобового стекла контур человека, предложившего ему молчать. Потом каблуком под колено тому, кто цеплялся за правую руку. Рука освободилась, и Максим использовал ее со всей возможной эффективностью.

Пораженный в переносицу пациент завизжал совершенно непристойно. Кровь хлынула потоком, а к виду собственной крови он, очевидно, относился слишком уж трогательно.

Заодно Максим в полный голос выдавал весь набор матерных конструкций, которым обучился еще в невинном детстве.

И все время вставлял между непечатными словами другие, хотя и бессвязные на первый взгляд, но могущие хоть приблизительно ориентировать о происходящем тех, кто, как он надеялся, его по-прежнему слушает.

С точки зрения чисто медицинской его поведение выглядело вполне достоверно. Человек, долго и упорно пивший, в какой-то момент может перейти в стадию патологического опьянения и, внешне выглядя практически трезвым, на самом деле будет находиться в сумеречном состоянии рассудка. Поступки его в этом случае становятся совершенно бесконтрольными и непредсказуемыми.

Хорошо, что в автобусе нашелся человек, способный к рассудочным действиям. Максима не стали глушить прикладом по затылку или прямо стрелять резиновыми или парализующими пулями. Просто вспыхнул мощный фонарь, направленный прямо в глаза.

– Вы что, псих, господин Бубнов? Отвечайте…

Голос из-за фонаря прозвучал удивительно спокойный, даже дружелюбный.

– Сами вы тут психи все! – мстительно ответил Максим, сплюнул прямо перед собой, не заботясь, на пол упадет плевок или заденет кого-нибудь. – Психи и сволочи! Так, что ли, с подполковником себя можно вести? Я вас, суки, запомнил. В лицо. Дальше сами думайте…

– Зря вы так, Максим Николаевич. Если вдруг вас невзначай обидели, так ведь можно понять. Вы, кажется, первый агрессию проявили?

Судя по тексту и тону говорившего, с ним пытаются наладить какие-то новые отношения. Похоже, вправду испугались. Превысили некие, позволенные им полномочия, а сейчас начали бояться…

Чтобы прояснить обстановку, Максим подпустил тщательно сконструированный в голове загиб:

– Вы, так вашу мать (тут полагалось вспомнить тринадцать поколений ее родственников, потом свести их в противоестественные отношения с половиной учебника по зоологии, переслаивая текст добротными рифмованными оборотами), не знаю, кто вы, чьи и откуда, но напоролись вы так, что даже мне за вас страшно стало. И прощения вам не будет… Уж я позабочусь!

После великолепной лексической конструкции окружающие молчали не меньше двух минут. Переваривали услышанное, а то и пытались запомнить наизусть наиболее интересные пассажи.

Из-за спины Бубнова прозвучал запомнившийся голос человека в маске.

– Треф, что с ним толкуешь? Он же допился. В «белочке». Мы когда зашли, был уже тепленький, а когда его в ванну пустили, как бы еще не добавил. Они, алкоголики, в этом смысле очень хитрые. Везде заначки держат…

Его перебил другой голос, со скрытой болью и обидой:

– А засветил мне крепко, сука, надкостницу разбил, наверное… Каблуки подкованные…

– Отставить треп! – рявкнул голос из-за фонаря. – А пока… Черт, ну хоть что-то у нас есть? Хоть нашатыря ему понюхать.

– Откуда нашатырь? Водой можем облить. Или вон аптека. Давай я выскочу. Возьму чего-нибудь. Секунда дела. А то вдруг не довезем, своими головами ответим.

– Ладно, давай. Одна здесь – другая там. За углом подождем. Самое сильное, что купить можно…

Приоткрыв глаз, через лобовое стекло машины Бубнов увидел яркую вывеску, позволявшую прочитать табличку с названием улицы – Самотечная – и номер дома. Так, направление движения примерно ясно.