Василий Звягинцев - Дальше фронта

При этом преферансисты, судя по всему, имели основания опасаться внезапного вторжения серьезного противника. Не для защиты же от квартирных воров один охранник с автоматом дежурил в прихожей, другой – возле кухонного окна, рядом с которым проходила пожарная лестница, еще два – в квартире напротив, контролируя лестничную площадку и дверь лифта.

Вдобавок у каждого из присутствующих на тайной вечере в карманах или плечевых кобурах пригрелись пистолеты отнюдь не дамских моделей: не меньше девятимиллиметровых калибров, с магазинами на восемнадцать и двадцать патронов. Но это уже дань старым привычкам. На самом деле пуля, пусть и в мельхиоровой оболочке, – не способ решения мировых проблем.

Дорого бы дали Тарханов с Чекменевым за возможность иметь в этой квартире подслушивающие устройства, а еще лучше – видеокамеры.

Но чего нет, того нет.

А обсуждали картежники то, что интересовало княжеских контрразведчиков больше всего на свете.

Чекменев наверняка бы рад был узнать, что господа в арбатской квартире пребывают в растерянности. Но только это его и обрадовало бы. Во всем остальном оснований для оптимизма для него не просматривалось.

Речь шла как раз о неудавшемся покушении на Олега Константиновича.

– Семь первых!

– Вторые.

– Восемь первых!

– Забирайте. Мы можем быть уверены, что все члены бригады погибли?

– Их и играю. Ваше слово?

– Пас.

– Свой.

– Возвращаю.

– На девяносто девять процентов. По крайней мере ментаскопы показывают только фон. Ни малейших следов матричного излучения. Причем следует отметить, что семеро умерли сразу, а Постный жил до утра. После чего его сигнал тоже погас. Значит… Значит, если мы и проиграли этот сет, то не всухую.

– При условии, что перед смертью Постный не раскололся…

– Исключено. Нечем раскалываться. Нужная зона памяти у него просто выгорела. Но я ваш оптимизм все равно не разделяю. К сожалению, посетить место акции до сих пор невозможно, казаки и жандармы плотно блокировали район. Тела родным для погребения не выдали, вообще никому ничего не сообщают, а ведь уже пошли запросы во все инстанции. Непростые люди пропали. Поехали на охоту – и без вести. Научная общественность волнуется, слухи пошли…

– Какие слухи? – Господин, игравший восьмерную, взял девятую взятку, с удовольствием записал шестерку в пулю. Выглядел он как товарищ [83]управляющего банком. Не сам управляющий, а персона на ступеньку ниже, но с правом решающего голоса.

– Какие? Очень умело распускаемые, не иначе как самой службой безопасности. Что вроде бы объявилась в подмосковных лесах банда беглых с каторги поляков, ранее осужденных за государственные преступления. Теперь они пробираются на родину, по пути грабят и убивают. Даже якобы на князя напали, когда он в своем имении охотился. И нашу работу на них списывают, и вообще все нераскрытые преступления и даже транспортные происшествия.

– Вполне, кстати, неглупая идея…

– Как будто вы раньше думали, что у Чекменева дураки работают.

– А нам-то какая от того польза или наоборот? Разработку они как вели, так и вести будут.

– Да вы тасуйте, тасуйте. И сдвинуть дать не забудьте. Польза та, что в этот костерок и своих дров подкинуть можно. Скажите там своим в «Ведомостях» и «Новой», чтоб сообразили, какие матерьяльчики в жилу будут. И вперед.

– Девять без козыря. С тройной бомбой!

– Нет, господа, ну кому прет, так прет. Пас, естественно.

– Я тоже не поп, и не студент [84]…

– Хотя и генерал. Так пас?

– Пас, пас…

– Сыграно.

– Хоть покажите.

– Чего показывать. Пас, значит, пас. Меня сейчас вдруг совсем другая мысль заинтересовала. Совершенно неожиданно, кстати. А зачем оно, по большому счету, нам, здесь и сейчас присутствующим это нужно?

– Что именно?

– Да именно все! У нас что, головы на плечах лишние? Великий князь кому-нибудь лично насолил? На министерские посты кто-нибудь претендует? Если контрразведка сгребет, не откупимся…

– Я что-то вас не совсем понимаю, Андрей Платонович! Не поздновато ли задумываться начали? Сейчас с тележки соскакивать – и ноги, и шею сломать можно.

– Господа, так мы играем или что? Карты сданы.

– Подождите, Аршавир Богданович, тут разговор интересный завязывается.

Поименованный армянин, весьма похожий на актера Императорских театров в амплуа резонера, профессионально воздел глаза к небу, одновременно пожал плечами и развел руками, после чего махом выпил рюмку водки.

– Я вам отвечу, Петр Георгиевич. Мне последнее время очень плохо спится. Особенно под утро. Прямо вот даже сдохнуть хочется, лишь бы не начинался новый день. А я ведь не мальчик. Я в таких переделках бывал, что и вашему превосходительству вряд ли приходилось. Вы ведь тоже больше по интендантской части…

Генерал насупился. Не любил он таких напоминаний. Радовался, что шинель с красными отворотами и погоны с двумя звездочками не несут признаков профессии.

– А времена Суворова и Ермолова прошли, интендантов больше не вешают через пять лет пребывания в должности…

– Вы на что, Андрей Платонович… – генерал глубоко вздохнул, сдерживая себя, – намекаете?

– Исключительно на то, что в данном историческом периоде нас могут повесить совсем за другое. Пусть и с не меньшими основаниями.

– Так что же вы предлагаете?

– Я бы, знаете, с удовольствием сбежал. Даже понимая всю опрометчивость этого шага. Но как-то мне кажется, что гораздо проще прятаться пусть от могущественной, но частной организации, чем от всех сил государства. Там – десятки, пусть сотни людей, здесь – миллионы. И если князь добьется свой цели, нас погребут частым бреднем. Не слишком вникая в степень личной вины каждого и в так называемую законность. Грядут суровые времена…

Четвертый картежник, мужчина, поразительно похожий на Арамиса, уже достигшего высших иезуитских чинов (как он изображен на гравюре из первого парижского издания), до сих пор не касался тем, выходящих за пределы собственно игры.

Умело, неуловимыми движениями тасовал и сдавал карты, заявлял, по преимуществу, верные шестерные, отдавал партнерам законные висты и как бы не слышал, о чем партнеры говорят.

Зато регулярно прикладывался к тяжелому стакану с сильно разбавленным виски, курил темные сигареты через длинный, слоновой кости мундштук. Позволявший даже не поднимать сигарету с края пепельницы.

Но тут и он счел нужным вмешаться:

– Вы что же, Андрей Платонович, в диссиденты решили податься? Сжечь все, чему поклонялся, и поклониться тому, что сжигал?

– Ни в коей мере, Семен Лукич, ни в коей мере. Не знаю, чему уж поклоняетесь лично вы, а я – так только деньгам. Политика меня не интересует ровно до тех пор, пока не мешает их зарабатывать.