Василий Звягинцев - Вихри Валгаллы

– А стрелять можно, если прижмут по-настоящему? – В иных категориях Новиков мыслить так и не научился, вернее – еще не привык.

Антон пожал плечами.

– Разве что в абсолютно безвыходном положении. Только, я думаю, если таковое наступит, стрельба мало поможет. Час-два, может, и продержишься, а потом по тебе так ударят, что ни вас, ни дома не останется…

– Ладно, значит, от стрельбы воздержимся, – согласился Андрей, – только уж и ты не тяни, ради бога, а то нам здесь как-то одиноко… – И вдруг его лицо осветила внезапно пришедшая мысль: – Слушай, а у меня еще одна идея. Помнишь, как ты нас отвлекающими маячками снабдил? В Москве еще, чтобы аггровскую разведку запутать? Здесь нельзя так? Разбросать по лесу, в самых глухих дебрях, где Сашка с Берестиным охотничьи заимки поставили, а здесь обстановку создать, будто мы спешно уехали…

– А сами куда спрячетесь?

– Можно тоже в леса уйти, только в другую сторону. Или еще лучше!.. – Андрей вдруг замолчал, как обжегшаяся на молоке кошка. Зачем вслух выдавать тайну своего последнего шанса?

– Возможно, это действительно выход, – немного подумав, сказал форзейль. – Маячков только у меня с собой нет. И мы находимся за пределами материального мира, как ты понимаешь. Однако это не проблема. Сейчас я вернусь к себе и по наводке твоего синхронизатора переброшу контейнер с маячками. Прямо сюда.

– Давай. Мы их, гадов, еще погоняем по лесам! Только придумай заодно, как эти маячки разбрасывать. Хорошо бы что-то вроде шаров-зондов и баллон водорода для заправки. Или ракету с парашютиком, дальность полета километров пять хотя бы…

– Договорились. Жди. Я буду спешить… – Антон встал с подножки, чисто человеческим жестом записного франта одернул стрелку на широких чесучовых брюках. – Нет, я в вас сразу не ошибся. Жаль было бы потерять таких союзников… – И исчез. Вместе с ним исчез и окраинный московский двор, голоса играющих в отдалении детей, гудки паровозов и электричек на Окружной дороге, летнее небо в мелких, пухлых, как разрывы шрапнелей, облачках, пересеченное инверсионным следом ввинчивающегося в зенит самолета.

Андрей вновь осознал себя лежащим лицом вниз на кровати. Воспоминание о состоявшейся встрече было куда более ярким, чем о самом реалистическом сне. Будто он действительно разговаривал только что с Антоном, просто закрыл на миг глаза и оказался здесь. Светящиеся стрелки часов показывали половину шестого утра. Непонятно, проспал ли он несколько часов до контакта или после? Знать это имело смысл, чтобы определить, как скоро можно ждать посылки от Антона. Впрочем, если она придет, появление ее наверняка будет обставлено так, что прозевать он не сможет.

Сильвию будить было еще рано – если алкоголь действует на нее так же, как на обычную женщину, очнется она часов в девять, не раньше, да и не в самом лучшем состоянии. Однако против похмелья способ есть. Андрей прошел к ней в комнату. Аггрианка спала на спине, похоже, беспокойно – одеяло было скомкано и сбито ногами к стене, но дышала она ровно. Он вновь укрыл ее, нашел на тумбочке снятый перед походом в баню браслет, вновь защелкнул у Сильвии на запястье. Узенький желтый сектор на циферблате, вздрагивающий, как индикаторный глазок старинного лампового приемника, показал, что состояние ее пока еще не совсем соответствует норме. Но это дело нескольких минут. Проснется она в полном порядке.

В ближайшие дни Шульгин развернул в Москве бурную деятельность. Ему доставляло искреннее удовольствие ощущать себя пауком, изготовившим огромную ловчую сеть и сидящим в ее центре, чутко прислушиваясь, не задрожит ли одна из радиальных нитей, сообщая, что очередная жертва готова к употреблению.

Меняя время от времени грим и костюмы, он бродил по улицам, ни с кем не делясь целями этих прогулок, а Басманову, единственному, кто позволял себе задавать вопросы, отвечал, что на ходу ему лучше думается.

Ходить по столице РСФСР и в самом деле было интересно. Нэп, объявленный всего месяц назад, уже начал приносить первые плоды. Заколоченные с семнадцатого года витрины лавок и магазинов вновь открылись, в глубине помещений наблюдалась энергичная деятельность, а некоторые уже и торговали чем придется. Неизвестно где спрятанными от реквизиций еще дореволюционными товарами, продукцией оживившихся ремесленников и кое-какой контрабандой из Прибалтики и Югороссии. В садике напротив Большого театра и под Иверскими воротами юркие молодые люди свистящим шепотом спрашивали валюту и врангелевские «колокольчики», на Сухаревке почти свободно продавали кокаин, а по Петровке и Кузнецкому Мосту защелкали каблучками первые прилично одетые проститутки.

Оттого и Сашке легко теперь было заниматься своими тайными делами. В отличие от сентябрьских дней, улицы сейчас были полны народу, и праздношатающегося, глазеющего на непривычно полные витрины и прилавки ежедневно открывающихся магазинов, и занятого собственными делами.

В Верхних торговых рядах, в Петровском и Лубянском пассажах появилось столько подозрительных людей, что у ВЧК просто не хватало агентов, чтобы отслеживать каждого. С точки зрения партийных и чекистских ортодоксов, подозрительными стали практически все.

Левашов смирился с тем, что Шульгин все активнее и беззастенчивее вовлекает его в свои не совсем понятные игры. Тем более что неожиданно для Олега верной сторонницей Сашкиных авантюр оказалась Лариса. Да и сама она проявляла удивительный политический энтузиазм. Заставила Левашова объявить ее представительницей Международного Красного Креста, Комитета Лиги наций по делам беженцев, Нансеновского комитета и еще нескольких благотворительных организаций, вытребовать под это дело соседний с особняком деревянный полутораэтажный домик, где устроила свой якобы офис и где несколько элегантных, заграничного вида молодых людей и барышень вели с десяти до трех часов прием лиц, желающих репатриироваться в Югороссию, выяснить судьбу исчезнувших в годы войны родственников или просто получить вспомоществование под торопливо выдуманные легенды. В приемной постоянно толпились десятки посетителей, а иногда очередь выстраивалась даже на улице. Причем субсидии выплачивались только тем, кто мог доказать, что пострадал от революции и большевизма либо сам лично, либо его родственники, взятые заложниками, репрессированные или расстрелянные. Это, конечно, не могло вызвать радости у московских властей, когда сотни людей подробно, часто документированно излагали международным наблюдателям тайны «диктатуры пролетариата».

Но любые попытки советских властей препятствовать деятельности миссии или преследовать ее посетителей вызывали очень резкие демарши со стороны Левашова, который хоть и сочувствовал коммунистам, но к нарушениям прав человека относился еще нетерпимее, чем цинично настроенный Шульгин.