Василий Звягинцев - Андреевское братство

– Да, прирожденный.

– Квартиру свою имеете?

– Увы, нет. Ту, что была, большевики реквизировали. В восемнадцатом я уехал, недавно вернулся, сейчас снимаю две маленькие комнатки и что-то вроде кухни во флигеле для прислуги. На Балчуге. Но туда пригласить не могу, извините.

Пусть понимает, как хочет.

– Все равно неплохо. На войне не были?

– Я принципиальный толстовец. Настолько аполитичен, что ни белая, ни красная идеи меня не вдохновили.

– Сейчас тоже?

– Сейчас тем более. Война кончилась, террор притих, граница почти открыта. А когда нет препятствий для отъезда, зачем уезжать? Москва как город мне ближе Харькова или Севастополя.

– Звучит убедительно, но в устах такого мужчины, как вы, все равно странно. – Вспыхнувший трещащим пламенем кончик папиросы осветил нижнюю часть ее лица.

– А зачем мне говорить неправду? «Эс алляль килеврет мэра мерехли джедем…» Так говорят где-то на Востоке: «Верь незнакомому, ему нет корысти обманывать…»

– Вы ориенталист?

Вот тут я напрягся по-настоящему. Слишком эта дама образована для своей роли. Даже в более спокойные времена не каждый день можно было встретить в кабачке не слишком высокого разбора столь эрудированную женщину. Хотя в гражданские войны все так перепутывается…

– Зачем же? Просто библиофил. А вы? Бестужевские курсы окончили? Или Смольный институт?

– Увы, только гимназию. В Двинске. Но с золотой медалью. Устроит вас?

– Если говорите правду, то вполне.

– Квиты, – в ее голосе прозвучал смешок. – Как вы это: «Эсс алля…

– И так далее… Запоминать не стоит, я не уверен в правильности моего произношения.

Несколько минут я вел автомобиль молча, прикидывая, что за игру она затеяла, пустившись в откровения? Тайному агенту не пристало. А почему, собственно? Легенда какая-то у всех должна быть. Тем более если она все же считает меня случайным знакомым. Да отчего бы и нет? Она – действительно бывшая гимназистка (по годам подходит, в семнадцатом ей было как раз лет 18—20), просто разговорилась с хорошо к ней отнесшимся мужчиной. Воспитанным и интеллигентным. А если догадывается о моей истинной роли – все равно. Ни на иностранную принцессу, ни на работницу с «Трехгорки» она по внешности и манерам не тянет. Волей-неволей должна изображать нечто близкое к истине.

…С устройством ее на постой в меблированных комнатах «Уютный уголок» сложностей не возникло. Состоявшая на жалованье у Кирсанова благообразная хозяйка без вопросов отвела Людмиле две хорошие угловые комнаты на втором этаже. Предложила сейчас же отдать ей в стирку и чистку белье и одежду, заверив, что к утру все будет готово, а также подать в квартиру самовар.

– Спасибо, Матильда Юрьевна, мы собираемся поужинать по соседству. Надеюсь, мы вас не обеспокоим, вернувшись попозже?

– Позвоните три раза, коридорный откроет, – улыбка была лучезарнейшая и все понимающая.

– Машину во дворе можно оставить?

– Без всяких вопросов. – И, провожая нас до лестничной площадки, хозяйка спросила меня театральным шепотом: – Может быть, вам тоже комнатку приготовить? Есть у меня, с дверью в эти номера… – она указала пальцем между лопаток идущей впереди Людмилы.

Я молча кивнул и сунул в ладонь хозяйки вчетверо сложенный врангелевский «колокольчик». Двадцатипятирублевки Югороссии, свободно размениваемые на золото, котировались в Совдепии куда выше номинала. И уж тем более в предчувствии новых потрясений.

Ближе к полуночи, в отдельном кабинете ресторана «Эрмитаж», когда Людмила, утомленная дорогой и стрессами минувшего дня, вдруг неожиданно и быстро начала хмелеть под дикое дребезжание бубнов и вопли цыганского хора, я положил ладонь ей на колено и произнес первый пароль.

– Вот наконец-то, – развязно рассмеялась она, отнюдь не отстранив мою руку. – А я там все ждала и ждала связного… Потом подумала – вдруг ты тот самый и есть. А нужные слова забыл. Все остальное-то вроде сходилось. Решила остаться с тобой. Тот – не тот, а ночевать в самом деле негде… Ну, тогда пошли скорее.

– Куда это? Мне здесь нравится.

– Ко мне, конечно. Пока не развезло. Ты в этих делах совсем мальчик? Сказал бы сразу, что нужно, не пришлось бы на шампанское тратиться…

– Не свои трачу, – небрежно отмахнулся я. – За чужой счет чего и не погулять с красивой женщиной…

Она посмотрела на меня с пьяной подозрительностью.

– Может быть, ты и еще чего хочешь за чужой счет?

Сейчас она уже не походила на гимназистку-медалистку.

– Это уж как получится, – пожал я плечами, делая вид, что не понимаю, о чем говорит Людмила. – В армии так принято: «Ни от чего не отказывайся и ни на что не напрашивайся».

Перед калиткой во двор «меблирашек» простиралась огромная лужа, через которую была переброшена хлипкая доска.

– Предложите мне руку, Игорь, – манерно попросила она, качнувшись.

– Если позволите… – я подхватил ее на руки, ощутив ладонью сквозь чулки мягкие и теплые ноги под коленями, и понес через лужу и дальше по темному двору к крыльцу черного хода.

– Ох, зачем вы это?

Я поставил женщину на ступеньки.

– Еще раз спасибо. До свидания?

Как играет, а? Или действительно совсем пьяна? Я щелкнул пальцами.

– За труды получить бы… Что там с вас причитается?

– Ой, правда, что это я? Пойдемте. – Людмилу снова шатнуло, пришлось поддержать за локоть. В крошечной прихожей я помог снять ей пальто. Она стояла и смотрела на меня, морща лоб.

– У меня ноги промокли. Отвернитесь, я сейчас.

– У меня тоже. Занимайтесь собой, я вернусь минут через пять.

Предусмотрительно оставленным хозяйкой в двери ключом я отпер свою комнату. Чиркнув зажигалкой, высмотрел скрытую бархатными портьерами дверь в соседние апартаменты. Откинул обычный железный крючок, приоткрыл узкую, только чтобы заглянуть одним глазом, щель.

В смежной с моей комнате было темно, а первая, большая, ярко освещалась электрической лампой под шелковым малиновым абажуром. Людмила, присев на стул, расшнуровывала забрызганные грязью ботинки. Пожалуй, она действительно была пьяна, ее заметно мотало из стороны в сторону.

Бросила ботинки в угол, подняв подол платья, принялась стягивать с незагорелых белых ног чулки. Скомкала, подержала в руке, словно не зная, что с ними делать, тоже отшвырнула в сторону. Замерла на стуле, прикрыв глаза и оперевшись руками о широко раздвинутые колени.

Потом встала, подняла с пола свой саквояж, начала в нем рыться, выбрасывая на полукруглую кушетку всякую женскую мелочь и что-то недовольно бормоча.

Я осторожно покинул наблюдательный пункт. Вряд ли можно надеяться увидеть что-то, кроме непрофессионального стриптиза.

Покурил перед форточкой, приводя мысли в порядок и планируя дальнейшие действия. Потом вышел в коридор и постучал к Людмиле.