Василий Звягинцев - Андреевское братство

Но женщина из прошлого оказалась более чем темпераментной.

Обвив меня руками и ногами с такой яростью, словно собралась немедленно переломать мне кости, Людмила дергалась и билась, словно в эпилептическом припадке, стонала, вскрикивала и рычала. Не скрою, это буйство низменных инстинктов возбуждало и затягивало. А вдобавок молодая, образованная, изысканно воспитанная женщина, переводя дыхание, бессвязно и грубо материлась, подстегивая меня и комментируя происходящее словами, которые вокзальные извозчики произносили, понижая голос.

С подобным проявлением страстей я встретился впервые. Впрочем, возможно, у здешних женщин это принято. Как знак эмансипации и равенства в борьбе полов.

Благо, стены пансионата сложены в четыре кирпича, а толстые двери еще и занавешены бархатными портьерами. А то, боюсь, на шум сбежались бы обслуга и жильцы. Если, конечно, подобные эксцессы здесь не являются привычной прозой жизни.

После потрясающего, как в вагнеровских операх, финала Людмила отвалилась к стене, нескоро отдышалась, скомкав простыню, вытерла лицо, грудь и плечи.

– Дай мне папиросу…

Я нашарил на столе коробку, едва сумел зажечь огонь дрожащими руками.

– Ты доволен? – наконец спросила она нормальным, даже тихим голосом.

– Угу…

– Я тоже… Молодец, умеешь, давно такого не переживала. У меня ведь, честно сказать, с весны ни с кем ни разу не было… Разговелась. – Теперь она ничем не походила на воспитанную тихую скромняшку из кафе. Пожившая, давно забывшая о предрассудках женщина, как говорится – с непростой судьбой. Клеопатра с пистолетом за подвязкой. С таким темпераментом – и полгода поститься. Нельзя не посочувствовать. Лукулл, испытывающий муки Тантала.

– Бросить бы все да закатиться с тобой на уютную дачку на недельку. Вот бы побаловались досыта на теплой печке… – голос ее звучал мечтательно. – А для чего ты в эти вот дела ввязался? Тебе не подходит… – спросила вдруг Людмила как-то по-другому.

– Так жить-то надо. Полгода руль крутить между вокзалами или за один вечер срубить в два раза больше. Да и тебя вот, видишь, встретил… С делами разберемся, гонорар получим, может, и вправду душу отведем? Я таких девушек сроду не встречал…

Не отвечая на мое предложение и будто забыв свои прежние слова, она протянула мне сгоревший до мундштука окурок.

– Брось в форточку. Еще будем?

– Курить?

– Нет…

– А ты хочешь?

– Хочу. Но спать еще больше. Давай утром продолжим…

Мне на первый раз тоже было достаточно, да и завтра день легким быть не обещал. За нашими играми я не обратил внимания, что в городе начали постреливать. Не слишком часто и где-то ближе к окраинам, но хлопали время от времени приглушенные расстоянием винтовочные выстрелы.

Людмила отвернулась лицом к стене и очень быстро задышала так, как дышат по-настоящему спящие люди.

Я спать (в буквальном смысле этого слова) в одной постели с женщинами с юности не выносил. Поэтому, стараясь не задеть случайную любовницу, тихо поднялся, собрал с пола свое имущество, с подоконника прихватил пистолет и выскользнул в потайную, с этой стороны оклеенную обоями и лишенную ручки дверь.

В собственном помещении почувствовал себя гораздо свободнее.

Неплохо б кофейку выпить, да и рюмку коньяка, но от самовара добрейшей хозяйки я самонадеянно отказался, а тащиться по длинному коридору к общему титану не хотелось. Проще обойтись. Я открыл пошире форточку, погасил свет, закурил и попытался разобраться в обстановке. Все неожиданно и резко усложнилось. К тому, что начало происходить, я совершенно не готовился. И спрогнозировать день завтрашний не мог. Надежда лишь на то, что мне опять подскажут и помогут. Но как же вышло все-таки, что приключение, начавшееся два с лишним месяца назад на станции московского эмбуса, привело меня пока что в постель чужой и не внушающей доверия женщины, за окном комнаты которой – зловеще-мрачная карикатура на мой любимый город.

А ведь еще недавно воображалась мне совсем другая жизнь… Когда вот так же, глядя в темный потолок, я лежал в своей каютке на крейсере-разведчике «Рюрик» и предвкушал свидание с Землей и с Аллой.

Или когда на три недели позже проснулся среди ночи…

«…Итак, на чем же мы остановились?» – подумал я, вставая. В комнате было темно, только слабый свет луны, то и дело скрываемой рваными, летящими по черному небу облаками, позволял сориентироваться и найти окно. Мой совмещенный с общепланетным информационным полем интерком бездействовал уже три дня. Узнать ни московское, ни здешнее поясное время я не мог. Сам по себе ничтожный, этот факт вновь кольнул сердце запоздалой болью. А уж пора было и привыкнуть. Правда, хотя и испытал я в жизни многое, особенно за последний месяц, в такие ситуации мне, старому космическому и газетному волку, попадать еще не доводилось. Время все-таки в человеческом сознании занимает несколько особое место. С пространством любой протяженности и как угодно искривленным дело иметь психологически проще.

Я нащупал непривычно устроенную защелку балконной двери, вышел на прикрытую сверху крутыми скатами крыши небольшую лоджию. Поежился от порывов холодного океанского бриза. Здешний октябрь – это весна, примерно наш апрель, причем не слишком теплый. Шальные ветры набирают разгон прямо с края ледникового щита Антарктиды и, ничем не сдерживаемые, обрушиваются на скалистые берега Южного острова. В моей тонкой фланелевой пижаме долго так не постоишь. Но минут десять можно – чтобы слегка продрогнуть и потом вновь нырнуть под теплое одеяло, постараться, чтобы не вернулись вызывающие бессонницу мысли.

Внизу справа, в полусотне метров под обрывистым берегом, маслянисто переливалась и отражала лунный свет черная вода узкого фьорда. А впереди и сзади, и по левую руку смутно угадывались окружающие фьорд и небольшую, почти круглую площадку на берегу высокие иззубренные скалы. Мы вошли сюда вчера под вечер, и я едва успел бегло ознакомиться с топографией этого таинственного места. Последние двое суток перехода выдались нелегкими, Тасманово море сильно штормило, спать можно было лишь условно, урывками по часу-полтора, сменяя друг друга у штурвала «Призрака», да и психологическое мое состояние было не очень радужным. Андрей изъяснялся со мной какими-то недомолвками, тщательно избегая любой конкретности по поводу наших пространственно-временных координат. Надо сказать, что он при этом не забывал извиняться, несколько смущенно улыбаясь. Мол, ему самому не все до конца понятно, а делиться непроверенной информацией и внушать необоснованные надежды – не в его правилах. При этом он вел себя так, будто очень чего-то опасается.