Василий Звягинцев - Скорпион в янтаре. Том 1. Инвариант

– Все, что от меня зависит, товарищ Сталин!

– Не надо вот так. Я чувствую, что вы сейчас отвечаете «как положено». Я же хотел, чтобы вы ответили совсем от души. Хотите, нет?

Как можно было сказать – «нет»? Даже исключая все привходящие обстоятельства, просто по-человечески? Тем более Сашке показалось, что Иосиф Виссарионович в этот именно момент говорит искренне. Ничего странного, не человек он, что ли? Есть же в истории примеры…

– Для меня такое предложение… Не знаю, смогу ли соответствовать…

– Значит, считаем, вы согласны. Но такая позиция – моего друга, она требует… – Сталин внезапно замолчал, встал, не глядя на собеседника, пошел по кругу вдоль стен кабинета, на ходу раскуривая трубку. Сашку пронзила мысль – это же совершенно Андреева манера. А потом в кино такое показывали. Опять перемыкание?

Сталин остановился у дальнего окна, явно успокоившись, потому что дым из его не слишком шикарной трубки (а интересно бы взять в руки, посмотреть, не «Петерсен» ли?) пошел густыми клубами. И пыхтел там довольно долго, Шульгин же при этом просчитывал варианты. Не как Серпилин в романе Симонова, по-своему, однако пауза оказалась очень кстати, и, наверное, для обоих.

Нет, точно , тень будущего явно достала вождя, и он сейчас совсем не такой, как должен быть, исходя из расхожих представлений. Позавчерашний ментальный посыл достиг своей цели, наверное.

Сталин вернулся к столу. Продолжил, словно и не было долгой паузы:

– У меня были друзья. Даже – очень хорошие, но одни умерли, другие предали. Хотите – назову…

Шульгин сделал едва заметный отстраняющий жест, мол, зачем мне это.

Сталин словно и не заметил.

– Бухарин был, Киров был, Серго Орджоникидзе был… Еще раньше Егоров тоже был. Царский полковник, а я ему звание маршала дал. Неправильно себя повел. Вообразил, что бывший поручик ему скорее поможет. А в чем?

Тут Шульгин не мог со Сталиным не согласиться. Если даже предположить, что заговор Тухачевского имел место, тот же Егоров ни на что большее сверх имеющегося рассчитывать не мог. В самом лучшем случае. Разве что, без всяких личных соображений, исходя только из высших , ввязался в заговор, желая избавить страну от диктатора? Как Штауфенберг [25]. А что взамен? Как будто здесь можно вообразить подобие европейской демократии или хотя бы хрущевского варианта. Ага! С палачом и предателем Тухачевским во главе. Нет, правда, на гораздо большую степень личной безопасности все-таки можно было рассчитывать. Своих соратников ни Хрущев, ни Брежнев больше не расстреливали, не сажали. Отставка с персональной дачей в худшем случае.

– Кто остался? Молотов, Ворошилов, Буденный… Каганович? Нет, нужный человек, но не друг. Остальные… Вы Мандельштама читали, Григорий Петрович?

Шульгин только на секунду задумался. Черт его знает, как ответить. Вообще, кроме маленькой книжки, в институте подсунутой подружкой, ничего не читал, поскольку не восхитился. Но о чем идет речь догадался.

Ответил осторожно: «Слышал кое-что. Мне как-то Гумилев с Киплингом ближе. Если вы о том стишке…»

– О том, о том. «А вокруг него сброд тонкошеих вождей!» Оно самое. Лучше не скажешь. А вас к «тонкошеим» не отнесешь, товарищ Шестаков.

Сашка решил схохмить. Показалось, что к месту будет.

продекламировал он.

Сталин наклонил голову, оценивая слова, усмехнулся в усы.

– Очень хорошо сказано. А кем?

– Да так, какой-то поэт-любитель из блатных. Слышал в командировке на Урале, запало в голову.

– А другие слова? Интересно бы целиком послушать…

– Не знаю, товарищ Сталин, постараюсь отыскать, кажется, записал в один из блокнотов. Постараюсь…

– Хорошо, оставим пока. Поищите. И арканом не за что задеть… Ну, наших каждого есть за что.

Ясно было, что в последние слова он вложил оба смысла.

– Я с вашей докладной запиской очень внимательно ознакомился. Солидный труд, солидный. Вы себя, не иначе, начальником Генерального штаба вообразили?

– Ни в коем случае, товарищ Сталин. Генштаб – это не мое. Я все же начинал службу в Красном флоте флагманским специалистом, занимался вопросами стратегического использования вверенной боевой техники. Потом, как вы знаете, тоже… Мы же не просто конструируем, строим и в войска передаем, мы обязаны хотя бы для себя представлять высший смысл нашей деятельности. Странно, знаете ли, обидно, да и не по-партийному – прокукарекал, а там хоть не рассветай. Сконструирован и спущен на воду, допустим, один из лучших в мире по характеристикам легкий крейсер, а какой-нибудь «выдвиженец» с широкими нашивками и тремя классами образования вздумает его в качестве плавбатареи непосредственной поддержки пехоты использовать…

Это я к примеру, конечно. Или быстроходный танк-рейдер – для сопровождения взвода интербригады при штурме средневекового монастыря с двухметровыми стенами. Что в Испании наблюдается сплошь и рядом. В таком случае непременно приходят в голову мысли о соответствии военной доктрины государства его техническим возможностям и, так сказать, человеческому фактору…

Почему я и взял на себя смелость заявить, что при углубляющемся расхождении между названными факторами мы рискуем. Очень рискуем…

– Я вас понял, товарищ Шестаков. Мне только одно интересно – взяли бы вы на себя ответственность не только Кассандру изображать, а сделать что-нибудь реальное в этом направлении?

– То, что от меня зависело на порученном участке работы, я, надеюсь, исполнял. И впредь не собираюсь уклоняться…

– Вы правильно рассуждаете. Я вас слушаю и все время удивляюсь – отчего другие люди рассуждают не так. Нет, было время – Фрунзе свое мнение до последнего отстаивал, и результаты у него были хорошие. Тухачевский тоже отстаивал, за что мы его и выдвигали, несмотря на существенные ошибки. А сейчас… Совсем не то сейчас. Или это такой очень грамотный саботаж, по принципу итальянской забастовки [26]? Троцкисты, а?

– Не знаю, товарищ Сталин, никогда идеями Троцкого не интересовался, а скорее не троцкисты, скорее – просто дураки. Один американский писатель говорил: «Не стоит искать злого умысла там, где все можно объяснить просто глупостью…»

И постарался отправить вождю еще один посыл по формуле нейролингвистического программирования, чтобы он наложился на последнюю фразу, усиливая ее и впечатывая в глубинную структуру ретикулярной формации.

Дошло, потому что Сталин на мгновение отключился, взгляд его сделался пустым. Знакомый симптом.

– Интересная мысль, – произнес он после паузы с некоторым усилием. – Вы все время находите очень убедительные доводы. Это мне нравится. Мы наверняка сработаемся. Чтобы окончательно убедиться, давайте попробуем устроить небольшой розыгрыш. Через полчаса у меня соберется «малое» Политбюро, и вы на нем выступите. Сейчас мы с вами подработаем сценарий, и от того, насколько вы хороший артист, будет многое зависеть в дальнейшем. Согласны?