Андрей Валентинов - Аргентина: роман-эпопея: Кн. 3. Кейдж

Площадь — тоже пустая, выметенная ветром, обмытая дождем. Никого, только человек на коленях точно посередине. Издалека взглянуть — Черный Колокол в сдвинутой на нос шапке-биретте с помпоном. Пальцы сцеплены, закрыты глаза.

— Я вернулся, аббе!

Священник не ответил. Крис, чуть подумав, стал рядом, коленями в мокрый булыжник, и тоже прикрыл веки. Молитва на ум не шла, перед глазами беззвучно плыли разноцветные стекла, сталкиваясь, цепляясь острыми краями, кусочек к кусочку, картинка к картинке. Тамплиеры и катары, Монсальват и Монсегюр, Чаша и Камень, проклятие и проклятые. Авалан — город, который умер... Кейдж с силой провел ладонью по лицу, растворяя витраж в желтом неровном огне. Нет, пока он здесь, нет! Точнее — да и нет. Еще не решено!

Открыв глаза, взглянул вверх — на Аргентину, Красное Вино.

— Отец Юрбен! Через час я приду к часовне Марии Девы На Камнях. Двери должны быть отперты. Если нет — все равно сделаю, что задумал. Вы меня слышите, аббе?

Дождался кивка, встал с колен.

* * *

— Мари-Апрель! Мари-Апрель! Мари!..

Кричал на бегу, задыхаясь, глотая воздух открытым ртом. И только увидев груду камней, перегородившую тропу, умолк. Башни не было. Гигантские глыбы укрыли редкий лес, посреди, подпирая разорванное небо, громоздился неровный уродливый курган.

Опоздал...

Кейдж схватился за грудь, пытаясь сдержать бешено стучащее сердце, вдохнул несколько раз.

— Мари-Апрель! Мари! Нам нужно увидеться сегодня, сейчас. Нам нужно...

Не говорил, шептал, еле двигая губами. Руины исчезли, утонув в рое оранжевых искр, невидимый метроном, равнодушно отсчитывая секунды, рубил на мелкие доли оставшийся недолгий срок.

— Мари-Апрель! Я понял, понял! Мы с тобой давно знакомы, я просто не могу узнать! Не могу!.. Скажи хоть слово, я попытаюсь еще раз. У меня больше нет времени! Пожалуйста, Мари!..

На миг ему удалось вновь увидеть мир. Равнодушные мокрые камни, поваленные сосны, исчезнувшая тропа, темная пропасть над лесом, лилово-красный шар.

— Ты говорила о четвертом измерении, Мари! Оно где-то совсем рядом, я просто не успеваю. Мари-Апрель, подскажи, мы обязательно должны с тобой встретиться!

Последнюю фразу выкрикнул — и закрыл глаза. Поздно! Камни не ответят. Он был слеп и глух — и таким уйдет. Прости, Златовласка!

Стрелкам на часах все равно — шли себе и шли, протыкаясь сквозь послушное Время. Каменный курган преграждал путь, возвращаться не хотелось, и он побрел прямо через лес, от дерева к дереву, от одной аллепской сосны до следующей.

* * *

— Вы обо всем подумали, шевалье Грант? Все взвесили?

Рыболов встретил его на пороге часовни, перед отворенными дверьми. Черное пальто до пят, наглухо застегнутое у горла, непокрытая голова — глубокие рубцы, неровная розовая кожа. Темные очки исчезли. Ни бровей, ни ресниц, зрачки бесцветные, словно из оконного стекла. Цепь из темного золота поверх груди, на ней маленькая серебряная рыбка в белой эмали, короткая надпись в несколько букв.

Все прочие: священник, братья Мюффа, врач, аптекарь, еще кто-то незнакомый или виденный лишь однажды, стояли в стороне. Молчали.

— Нечего взвешивать, — ответил один защитник Грааля другому. — До Америки я так и не доплыл, считайте, утонул на полпути. Только к чему вся эта мудрость, шевалье Брока? Когда снаряд падает, мне все равно, какого сорта порох и как звали наводчика. Вы охраняли не святыню, а проклятие. Что случилось тогда, в декабре 1793-го, сказать не могу, но капорет так и не вернулся на место. Может, дело в самом Камне, Он из короны сами знаете Кого. Катары, чьи кости хранились в ковчежце, знали, как с Ним обращаться. Все прочие, и вы в том числе, — нет!

— «И вышел огонь от Господа и сжег их, и умерли они пред лицем Господним», — шевельнул бесцветными губами фон Брок. — Это все я понял и сам, причем очень-очень давно. И что теперь, юноша? Желаете оспорить приговор Божий?

Потомок кажунов, поправив очки, поглядел вверх, на красное чрево беззаконной планеты.

— Да и нет, шевалье Брока. Здесь нужен святой или мудрец, а я даже не знаю, жив ли еще или стал призраком. Тоже — да и нет. Вот с этим-то «и» я разберусь... Отойдите — или сшибу с ног!

Рыболов покачал головой.

— Гордыня! Кару Господню надлежит принимать со смирением. Вспомните! На Суде вам придется отвечать только за себя, а не за город Авалан и не за весь Мир Божий. Впрочем, делайте, что хотите, хуже все равно не станет. Рискните бессмертием души. Отнимаю от вас руку свою!..

Серебряная рыбка исчезла — Август фон Брок, Рыцарь-Рыболов, сорвав ее с цепи, сжал в кулаке.

— Умирайте!

И шагнул прочь, освобождая путь в сырой темный полумрак. Кристофер шагнул вперед... замер. Не страх остановил — собственная малость. Не рыцарь, не праведник, не герой... Трус? Вот сейчас и проверим!

— Я здесь, — шепнули над самым ухом. — Я все время с тобой, ты меня просто не видишь и не слышишь, Кейдж. Я тебя никогда не брошу, мы непременно встретимся в нашем четвертом измерении. Не бойся!..

И дальним-дальним эхом:

— Я люблю вас, дорогой мистер Грант!

Ступени. Порог. Сумрак.

* * *

Как и в прошлый раз, он свернул направо, к еле различимой фреске. Рассматривать не стал, коснулся ладонью холодной стены.

— Вы сделали, что могли, excellence. Не вините себя ни в чем. Никто не в силах остановить огонь от Господа. Вы и после смерти пытались защитить и спасти. Спасибо вам, графиня Селеста! Теперь — моя очередь. Благословите!..

Повернулся, сотворил крест — и сделал три шага к многоцветному высокому окну. Первый — по бурой земле родного палеолита, по серебряной новоорлеанской брусчатке — второй и третий, короткий, по пыльному асфальту Большого Яблока. Двадцать семь лет, не слишком долгая дорога. Вот и причал — Зеленый Камень, Lapis Exilis, под стопами Пресвятой Девы.

Кристофер Жан Грант, кажун из рода кажунов, преклонил голову и молвил так:

— Сын Божий, от Отца рожденный прежде всех веков, Бог от Бога, Свет от Света, Бог истинный от Бога истинного, Ты слышишь меня. Свершил Ты приговор Свой над городом Аваланом и людьми его. Не мне тот приговор оспорить. Грешны все, а я грешнее прочих. Но, сотворен по Образу и Подобию Твоему, говорю...

Зеленый огонь плеснул в рот, потек в глаза, ослепил, едва не сбив с ног.

— ...Принимаю грехи их на себя, как Ты принял когда-то. Слышишь! На себя! На себя! И пусть обо мне будет сказано, как сказано о Тебе: «Лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб».

И выдохнул зеленое пламя: