Андрей Валентинов - Аргентина: роман-эпопея. Кн. 2. Крабат

— За двадцать шагов видна лишь маска, — соглашался с ней Жожо. — Не бойся кривить рожи, Эльза, для зрителей будет самое то.

Апаш не слабее змеи. Змея не слабее апаша. Сцеплены объятия, тела кружатся в танце. Ярко горит бумажная Луна. Женщина откидывается назад...

...Кик ногой!

Апаш наклоняется, становясь похожим на хищную птицу, губы тянутся к губам.

Самый обычный вальс, короткие минуты отдыха. Но публика не замечает, смертельная схватка в самом разгаре. Пуст переулок, окна темны, и никто не желает уступать.

***

Апашей соблазнили серебряными долларами. Сто за ночь, десять — за один танец. Этого женщина не знала.

Гитлер, из апашей апаш, получал куда больше. Это ей было известно. Вначале женщина только догадывалась, а затем на ее стол легли документы — цифры, имена, названия банков.

— Я циник, Лиззи, — заметил по этому поводу босс. — Но подобное уже за гранью. Такое впечатление, что наши кошерные банкиры платят мерзавцу за Нюрнбергские законы. Хотят, чтобы евреи бежали из Германии? Но зачем и куда? Британцы не пускают их в Палестину, и в Штатах им не слишком рады. Какой смысл прикармливать бандита? Если бы это было в Мексике, я бы еще понял. Но Ефрейтор — не Панчо Вилья!

Тогда она не знала, что ответить. Помог Жожо с его рассказом. Если за ночь в танцевальном зале дают сотню долларов, какой дурак станет рисковать головой? Куда спокойнее разыгрывать историю любви и смерти на сцене. Но если апаш привыкнет к дармовому серебру, а танцевальный зал внезапно закроют?

— Все банки частные, — констатировал О’Хара. — В Белом доме не хотят пачкаться.

Теперь она понимала, что дело не только в имидже «законно избранной » власти. Государство отвечает за свои действия, хотя бы на словах. Спрос с банкира совсем другой, сегодня он на Уолл-стрит, завтра — в бразильской сельве с фальшивым паспортом в кармане. Ничего личного, просто business.

Гитлер борется с безработицей, строит автобаны, обещает каждой немецкой семье «народный автомобиль». Олимпиада, цеппелины над океаном, реконструкция Берлина. Внутренний долг такой, что и за сто лет не расплатиться. Доллары — настоящие, серебряные, с орлом! — позволяют сводить концы с концами.

Женщина поняла, в чем тайна будущей европейской войны. Судеты, Австрия, испанский мятеж — всего лишь фигуры Apache Dance. Надо ждать, когда кто-то незримый, но всесильный, запрет двери танцевального зала. Апаш и под дулом пистолета не пойдет работать или воевать.

Гитлер, пусть он и апаш, воевать пойдет.

***

Вальс-перемирие недолог, как и всякий обман. Апаш сжимает объятия, чтобы сковать, обездвижить, лишить последних сил. Женщина в смертельном ужасе закрывает глаза. Она проиграла, она — бессильная покорная жертва.

Бросок!

Змеям нельзя верить. Змею опасно обнимать. Теперь уже апаш катится по брусчатке, вскакивает, яростно кидается вперед, пытаясь ухватить черный шелк.

Бросок! Бросок! Кик ногой! Удар! Еще, еще... Теперь уже не она — жертва. Не ей уклоняться и вертеться ужом, спасаясь от верной гибели.

Удар! Мимо! Подсечка! Змея слишком увлеклась, слишком рано поверила в победу. Она на брусчатке, апаш бьет ногой, жестоко, что есть сил. Женщине больно, она вновь сворачивается в черный блестящий клубок, победитель радостно скалится...

Подсечка! Повержены оба.

Кто встанет первым?

Жожо разменял седьмой десяток. Крепок, сух в кости, быстр, словно пуля. Но годы, годы...

— Чаще раза в неделю выступать не смогу, Эльза. Я же потом пластом лежу два дня, внуков пугаю. Один раз, представляешь, даже кюре позвали. Спятили совсем! Апаш — не цыган, с попaми не дружит.

Он занимал у партнерши деньги и редко отдавал. Женщина никогда не напоминала о долге. Жожо помнил и время от времени предлагал расплатиться кровью.

— Работаю чисто, дочка. Ты только пальцем укажи.

Она чуть было не указала на О’Хару. Однако в последний миг палец дрогнул. Некоторые вещи приходится делать самой, чтобы потом не было сомнений. Босс был по-своему мудр.

...Апаш вскочил первым, ненамного, всего лишь на краткий миг. Женщина опоздала ровно на столько, сколько надо, чтобы поднести руку к широкому поясу. Зубы змеи остры. Нож апаша — острее.

Луч прожектора дрогнул. Серебряная звездочка — на стальном острие.

...Скрипку взял скрипач слепой, приподнес ее к плечу. Что ж, апаш, станцуй со мной, я танцую — и плачу[ 76 76 Стихи Н. Р. Эрдмана. ].

Упасть он ей не дал. Подхватил, бережно опустил на брусчатку. Наклонившись, коснулся пальцами лица, поцеловал в лоб, а затем поймал зрачками черное ночное небо.

Бумажная Луна погасла.

***

— Здорово навернулся, с коленом что-то. Ты не виновата, Эльза, и я не виноват. Стар стал, в тираж выхожу.

— Лучше тебя нет, Жожо. Держись, апаш, надо еще «бисок» отработать.

За «бис» женщина не волновалась. Пока горят софиты, пока аплодируют, несут цветы и вызывают на поклон, можно слегка отдышаться. Она тоже ушиблась, и очень сильно, но боль придет позже. А сейчас в зале ненадолго исчезнет свет, чтобы вновь загореться, но уже не белым огнем бумажной Луны, а багровым тревожным контуром неведомой планеты. О Аргентина, красное вино!

Танго! Из Жожо получился бы превосходный тангейро. У него хватит сил. И у нее хватит!

***

Слежку женщина не заметила бы, но таксист оказался бдителен. Оглянулся пару раз, нахмурился, а потом резко свернул в ближайший переулок. Поглядел в зеркальце.

— Мадам! Признаюсь, этот «ситроен» мне крайне не нравится, мадам. У вас, вероятно, очень ревнивый муж, мадам.

Она поглядела в заднее стекло, запоминая. «Citroen Rosalie» 1932 года, темно-синий, если не лгут редкие фонари.

— Спасибо.

Таксист, однако, ничуть не успокоился.

— Я специально повернул сюда, мадам. Какой смысл им делать крюк, если речь идет не о вас, мадам? С мужем можно помириться ночью, если приложить достаточно стараний, мадам. Но вдруг это бандиты, мадам? Не остановиться ли нам у ближайшего комиссариата, мадам?

— Не стоит, — женщина улыбнулась. — Я — апашка.

11

Хинтерштойсер понял, что сейчас заплачет, и здорово испугался. Или наоборот, испугался до того, что едва сдержал слезы.

— Я должен встать! Обязательно. Сегодня! Ну... Завтра к вечеру, в крайнем случае.

Прозвучало не слишком убедительно. Трудно настоять на своем, когда лежишь голый под простыней на чужой кровати, к тому же в чужом гостиничном номере.

— Кому должен? — Ведьма из «Гензель и Гретель» склонилась над ним, оскалив острые зубы. — Курцу, что ли? Этот самовлюбленный нарцисс даже не полюбопытствовал, целы ли твои кости. Лучше молчи, Хинтерштойсер, а то злиться начну.