Александр Калмыков - А теперь на Запад

– А вы что, изверги, делаете? – сердито зашипел я на бойцов. – Находитесь в тылу у врага и начинаете над ним смеяться.

– Виноват, товарищ командир, – не стал оправдываться зам политрука. – Готов в качестве наказания провести внеплановую политинформацию.

– Ну а ты, полиглот, – обратился я персонально к Авдееву, – что ты ему сказал?

– Просто спросил, не холодно ли ему. Ну, он почему-то сразу обиделся, обозвал меня альпийцем и сказал, что я-то уже привык к морозам в своих горах.

Бойцы еще долго тихонько посмеивались над эдаким чучелом. Для них еще странно, как немцы боятся холодов. Но они бы смеялись еще сильнее, если бы узнали, что скоро любой немецкий солдат, две недели участвовавший в боях этой зимой, автоматически будет награждаться медалью «Зимняя кампания на Востоке 1941–1942 гг», или, как ее прозвали, «Мороженое мясо».

Проехав с километр, я непроизвольно начал сбавлять скорость. Скоро нам предстоит выехать на большую трассу, где идет регулярное движение, и вполне возможно, нас еще несколько раз остановят. Если наш маскарад вдруг разоблачат, то лучше подготовиться к бою заранее. Резко остановившись, так что из кузова послышались приглушенные ругательства, я приказал снимать брезент, не обращая внимания на молчаливое возмущение бойцов.

Дальше дорога вела нас через довольно густой лес, и там я с изумлением заметил, что повсюду под деревьями разбросаны какие-то вещи. Скорее всего, тут когда-то стоял заградотряд, который конфисковывал проходящий транспорт, вытряхивая из грузовиков и повозок все ненужное. Повсюду валялись какие-то мешки, ящики, стопки книг, рулоны, толстые стопки портретов. Сейф с распахнутой дверцей, вероятно когда-то хранивший секретные бумаги и бутылки с коньяком, различная мебель, и даже целый рояль, который пытался увезти с собой какой-нибудь ответственный работник, большой любитель музыки. Под снегом угадывались еще какие-то предметы, выделявшиеся своими прямыми линиями и ровными углами.

Заглядевшись на раскиданные вокруг вещи, ставшие во время войны никому не нужным хламом, я не сразу заметил стоящий впереди мотоцикл и двоих фельджандармов, нетерпеливо притоптывающих на холоде.

Что-то их маловато для блокпоста. Правда, у них есть автоматы, а в коляске мотоцикла установлен пулемет, но все равно стоять в лесу вдвоем не очень разумно.

– А номер-то на мотоцикле у них не местный, – задумчиво протянул Леонов. – Он принадлежит группе армий «Центр». Что они могут здесь делать?

– Да и расположились жандармы как-то странно, – заметил я, вспоминая карту. – Позади нас село и мост, а впереди перекресток с большаком, вот там бы им самое место, а не здесь, в глухомани.

Когда «ганомаг» приблизился к посту, фельджандарм со знаками различия унтера повелительно махнул рукой. Подчиняясь жесту немецкого гаишника, я остановился в нескольких метрах от него, даже по привычке съехав на обочину. Леонов быстро подвигал рукой, похоже, перекрестившись, нахлобучил шлем и полез к выходу, на ходу застегивая ремешок каски.

Конечно, не годится офицеру выходить из машины для разговора с нижними чинами, но у нас не тот случай, чтобы демонстрировать свою заносчивость. Толстенький фельджандарм с идеально круглым лицом тоже был о себе высокого мнения. Он только в последний момент сделал символический шажок навстречу старшему по званию и лишь нехотя поднял руку, отдавая честь. Странно, до этого я был лучшего мнения о соблюдении субординации в вермахте. Или, может быть, эти «цепные псы» всегда так себя ведут, пользуясь своей безнаказанностью.

Разговор мне было слышно хорошо, хотя я понимал только с пятого на десятое, но по отдельным словам примерно мог догадываться, о чем идет речь.

– И куда же это мы такие смелые направляемся, одни и без охраны? – ехидным тоном начал допрос унтер.

– На станцию Дно.

– А зачем?

– Сейчас прямо так и скажу. Мы каждому встречному унтеру секретные тайны разбалтывать не собираемся.

– Да, а вы в курсе, что здесь в лесах, – взмах рукой, – бандитов полно?

– Плевать, у нас куча автоматов и два пулемета.

Странно, что немцы нас пугают, а сами спокойно стоят тут посреди леса. Наверняка где-то здесь затаился целый отряд солдат. Как бы в подтверждение моих мыслей унтер показал на свою тонкую шинель, потом на утепленную леоновскую, в которой слабенькие морозы были не страшны, и одобрительно закивал:

– Холодно… долго сидеть… засада, – удалось мне разобрать из его бормотания.

«Что это еще за панибратство такое, – мелькнула несвоевременная мысль, – надо его начальству пожаловаться на неуставные отношения». Впрочем, Алексей, вставший так, чтобы мы видели его лицо, пока совершенно спокоен. Но где же эта проклятая засада может прятаться, где она? С моего места мне ничего подозрительного не видно. Повернувшись к бойцам, я вопросительно взглянул на них. Опасаясь говорить вслух, они только отрицательно помотали головой.

Развернув документы, на которые он до сих пор еще не смотрел, унтер сочувственно покачал головой:

– Опаздываете, до вечера можете не успеть. У вас в предписании написано, что должны явиться сегодня.

– У нас тут война, знаете ли, – завозмущался в ответ Леонов. – Не успели одних русских окружить, как тут же другие полезли. Все дороги перекрыли, негодяи.

– Значит, ваше начальство сегодня вас не ждет, – с полувопросительной интонацией произнес унтер, возвращая документы. – Это очень хорошо.

Вернув Леонову документы и оставив его недоумевать, что же тут хорошего, фельджандарм не спеша подошел к «ганомагу», обошел вокруг и заглянул внутрь десантного отделения через любезно распахнутые бойцами дверцы. Увиденное ему явно понравилось, и он что-то весело спросил. Из его тирады я уловил только «офицеры». Не знаю, понял ли Авдеев смысл вопроса, но в ответ раздалось его бодрое:

– Яволь, унд комиссарен.

Видимо, унтер заметил на снайперской винтовке Авдеева, сидящего с краю, многочисленные зарубки и поинтересовался, кого это он столько настрелял. Ну что же, с офицерами немец угадал совершенно точно, как раз их мой ординарец и отстреливал. А вот насчет комиссаров он приврал, правильнее было бы сказать фюрюнгсофицире, кажется, именно так немцы называли своих политработников.

Также не торопясь, жандарм продолжил обход и, поравнявшись с кабиной, посмотрел в открытую смотровую щель. Встретившись со мной глазами, он медленно растянул губы в хищном оскале, и я вздрогнул. Конечно, не от вида его толстых щек, растянутых в гаденькой улыбке. Зрелище это хотя и весьма неприятное, но само по себе могло вызвать только брезгливость, а не испуг. Вздрогнул я оттого, что побывав на фронте, прекрасно знал значение такой ухмылки. Так улыбаются, когда собираются кого-нибудь убить.