Роберт Хайнлайн - Кукловоды. Дверь в Лето [сборник]

(Лично я втайне надеюсь, что мы найдем какой-нибудь способ спасти тех маленьких эльфов-гермафродитов. Мы не сумели спасти ни одного из них в тарелке, которую нашли под Канзас-Сити после победы, но это ничего не доказывает. Думаю, что с эльфами мы поладим. Наверняка они – истинные аборигены Титана и, конечно же, не в родстве со слизняками.)

Справимся мы с ними или нет, человечеству в любом случае придется теперь поддерживать свою заслуженную репутацию по части свирепости. Цена свободы – это готовность вступить в драку – в любое время, в любом месте и с беспредельной храбростью. Если мы не извлечем урок из нашествия паразитов, нам остается только крикнуть: «Эй, динозавры, подвиньтесь-ка! Мы уже готовы вымирать!»

Ибо кто знает, какие еще пакости таит в себе эта Вселенная? И паразиты, возможно, покажутся нам простыми, открытыми, дружелюбными парнями по сравнению, скажем, с жителями планет Сириуса. Если это только увертюра, то нам лучше извлечь из нее урок и всерьез приготовиться к первому действию. Мы считали, что Вселенная пуста, а нам автоматически отводится роль ее властителей. Даже после «завоевания» космоса мы продолжали заблуждаться, потому что Марс уже умер, а на Венере разум едва зародился. Но если человек претендует на главную роль – или хотя бы на роль уважаемого соседа, – ему придется доказывать себя в борьбе. Перековывать орала обратно на мечи; первый вариант – это глупые фантазии старых дев.

Каждый из участников операции хоть раз, но был в подчинении у паразитов. Только те, кто испытал на себе их власть, знают, как паразиты коварны, как ни на секунду нельзя терять бдительность – и как нужно ненавидеть. Полет, нам сказали, продлится двенадцать лет, так что у нас с Мэри будет долгий медовый месяц. Да, разумеется, Мэри летит. Почти весь экспедиционный корпус состоит из женатых пар, а что касается остальных, то на каждого одинокого мужчину приходится одинокая женщина. Двенадцать лет – не просто долгое путешествие, это часть жизни.

Когда я сказал Мэри, что мы летим к спутникам Сатурна, она ответила лишь: «Хорошо, дорогой».

Думаю, у нас будет достаточно времени, чтобы вырастить двоих или троих ребятишек. Как говорит отец, род должен продолжаться, даже если сам не знает, куда движется.

Я понимаю, что отчет у меня получился не очень связный. Видимо, перед тем как сдавать, придется его доработать. Но я все изложил, как видел и чувствовал. Война с инопланетной расой – это война психологическая; техника не играет тут главной роли, и, может быть, то, что я думал и чувствовал, будет гораздо важнее, чем то, что я делал.

Отчет я заканчиваю уже на космической станции «Бета», откуда мы должны перейти на крейсер «Мститель». Похоже, у меня не будет времени доработать свое сочинение, так что оставляю его как есть – пусть историки развлекаются. Вчера вечером мы попрощались в Пайк-Пик-Порте с папой и оставили с ним нашу маленькую девочку. Она ничего не понимала, и это было тяжело. Но для нее так лучше. А для нас с Мэри – лишний повод поскорее проработать вопрос насчет еще одного ребенка.

Когда я прощался, папа меня поправил:

– Не «прощай», а «до свидания». Вы вернетесь, и я собираюсь дотянуть до вашего возвращения, становясь с каждым годом все чудней и ворчливей.

Я сказал, что буду на это надеяться. Он кивнул:

– Вы вернетесь. Ты слишком живуч, чтобы умереть. Я очень верю в тебя и в таких, как ты, сынок.

С минуты на минуту начнется переброска на крейсер. В душе – волнение и радость. Ну, теперь держитесь, кукловоды, – свободные люди летят по вашу душу!

Смерть и разрушение!

В ту зиму, незадолго до Шестинедельной войны, мы с котом Петронием Арбитром жили на старой ферме в штате Коннектикут. Сомневаюсь, сохранился ли дом до сих пор, – зона поражения от ракеты, промазавшей по Манхэттену, прошла совсем рядом, а старые каркасные дома горят, как папиросная бумага. Даже если он и выстоял, вряд ли кому придет в голову арендовать его – в тех местах выпали радиоактивные осадки. Но тогда нас с Питом он вполне устраивал. Водопровода там не было, и поэтому арендную плату не вздували; к тому же комната, служившая нам столовой, выходила окнами на север, а при таком освещении удобно работать с чертежами.

Единственным недостатком нашего жилища были одиннадцать дверей, ведущих наружу. Двенадцать, если считать дверь Пита. Я всегда старался устроить для него персональную дверь – на этот раз я вставил в окно нежилой спальни доску и вырезал в ней кошачий лаз, достаточно широкий для усов Пита. За свою жизнь я потратил слишком много времени, открывая двери котам. Как-то я подсчитал, что с момента своего появления человечество провело за этим занятием девятьсот семьдесят восемь человеко-веков. Могу показать выкладки.

Обычно Пит пользовался своей дверью, хотя предпочитал человечью и вынуждал меня ее открывать, но наотрез отказывался выходить через свою дверь, как только выпадал снег. Тогда он принуждал меня открывать ему человечью дверь.

Еще пушистым шустрым котенком Пит выработал для себя простую философию, в соответствии с которой я должен был отвечать за жилье, пищу и погоду, а он – за все остальное. Но особую ответственность, как он считал, я нес за погоду. А вы знаете, что зимы в Коннектикуте хороши разве что на рождественских открытках. Той зимой Пит взял за правило подходить к своей двери, обнюхивать ее – и поворачивать обратно. Его, видите ли, не устраивало противное белое вещество, покрывавшее землю и все вокруг. Он начинал приставать ко мне, чтобы я открыл ему человечью дверь. У него было твердое убеждение: хоть одна из дверей да должна открываться в лето.

Поэтому всякий раз мне приходилось обходить вместе с ним все одиннадцать дверей и приоткрывать их по очереди, дабы он убедился, что за каждой из них та же зима. И с каждым новым разочарованием росло его недовольство мною.

Так что он оставался дома до тех пор, пока внутреннее гидравлическое давление не выгоняло его наружу. Когда он возвращался, льдинки на лапах стучали по полу, словно башмаки на деревянной подошве. Он свирепо посматривал на меня и отказывался мурлыкать, пока не обкусит все до последней льдинки, после чего милостиво прощал меня – до следующего раза.

Но он никогда не прекращал искать Дверь в Лето.

Третьего декабря 1970 года я тоже искал ее.

Мои попытки были столь же безнадежны, как поиски Пита тогда, в январском Коннектикуте. Весь снег, что выпал в Южной Калифорнии, остался лежать в горах, на радость лыжникам. В центре Лос-Анджелеса снега не было вообще, – должно быть, он не мог пробиться сквозь смог. Но в сердце у меня царила зима.