Рус Агишев - Дуб тоже может обидеться. Книга 2.

Тот резко дернулся, едва врач коснулся привязаных ремней.

— Летчик я..., — через стон, зашептал он. — Истребитель. Налет с утра был., — он с усилием открыл красные от боли глаза. — Пока я одного гонял... один сволочь сзади зашел и как дал! Помню только кресты, кресты... кругом одни кресты. Еле успел кольцо дернуть.

— Ничего, ничего, держись парень, — глухо проговорил профессор, вновь щупая его лоб. — Сейчас мы тебя подлатаем. Укольчик вот сестричка поставит и... все будет нормально!

Он сделал знак медсестре — невысокой щупленькой девушке, которая смотрела от двери, и начал подниматься, как в его руку вцепился раненный.

— Только ноги не режь.., — с жуткой мольбой в голосе прошептал летчик. — Слышишь, по-человечески прошу, не режь ноги! Мне же без ник никак! Понимаешь, амба... Прошу, ноги оставь! Слышишь...

Легкий мазок по руке чем-то неуловимо кислым и вот, голова летчика откинулась на подушку.

— Так, быстро в операционную его, — сразу же засуетился профессор. — А мы в кабинет!

Сопровождающий сразу же подобрался, едва услышал слова Вишневского. Кивком головы он предупредил остальных о готовности. К кабинету, который находился в конце холла, они подошли уже втроём. Перед массивной деревянной дверью стояло двое бойцов с небольшими карабинами, которые были недвусмысленно направлены в их сторону.

— Акула, — негромко проговорил лейтенант, шедший первым.

— Рыба, — донесся ответ, одного из часовых.

Внутрь профессор зашел один, как того требовали оставленные ему инструкции. В бывшей кладовой без окон, которая была превращена в импровизированное хранилище, находилось всего несколько предметов — стол, стул и здоровенный сейф. Шкафоподобный монстр, заставший еще кассиров Первого императорского банка..., открылся с неожиданно приятным звуком. Прозвенела негромкая мелодичная трель и Вишневского снова охватила приятная истома. Это было просто волшебное чувство сопричастности к удивительному! Кровь быстро побежала по телу, стук сердца начал отдаваться в висках...

— Вот оно..., — шептал он, вытаскивая две небольших стеклянных колбы. — Удивительно! Это же удивительно!

Два сосуда, примерно на полтора — два литра, были заполнены мутной жидкостью, в которой плавало что-то продолговатое и мохнатое... На взгляд не посвященного, в содержимом колб не было ничего такого, что могло бы вызвать у профессора столь явное чувство благоговения. Странная непонятная субстанция, что виднелась внутри, скорее должна была внушать отвращение, чем восхищение.

— Товарищ Вишневский, — буквально выстрелил в него лейтенант, едва профессор появился из комнаты. — Накройте! — короткое покрывало быстро легло на тому на руки, закрывая оба сосуда.

Уже в палате обе колбы под пристальным вниманием двух врачей и одной медсестры были мягко положены на стол возле пациента.

— Так, что у нас тут? — похрустывая резиновыми перчатками, проговорил Вишневский. — Препарат подействовал?

— Как и всегда, — откликнулась медсестра. — Пациент уснул практически мгновенно. Пульс в норме.

— … Угу, — прогудел врач, откидывая простыню. — Раздроблены, значит... Нехорошо! Настоящая каша, — перемолотые металлом в хрустящую мешанину ноги выглядели отвратительно — ярко-красное было перемешано с черным и бурым, через которое местами проглядывало что-то белое. — По-хорошему бы ампутировать надо, — проговорил он.

Медсестра, бывшая при утренней встрече профессора и пациента, со вздохом посмотрела на мирно сопящего летчика. «Совсем ведь пацан, — думала она. — Отрежут тебе, горемыке, ноги... Как есть отрежут».

— Значит, сделаем так. Сергей Валерьевич, прошу вас, голубчик, обработайте спиртиком... здесь и здесь. Хорошо! — профессор не понятно по какой причине пришел в крайне благодушное настроение. — Отлично! У вас, коллега, рука легкая. Теперь, вот тут и тут косточки надо уложить. Ага...

Судя по глазам, которые сверкали над повязкой, ассистирующей врач был удивлен ходом начавшейся операции. Вместо рутинной ампутации, иное при настолько раздробленных ногах просто невозможно, профессор начал предпринимать какие-то совершенно невообразимые вещи.

— Кажется, готово! — зафиксированные ноги пациента, включая его раздробленные части, были ровно уложены. — А теперь, голубчики, прошу вас оставить меня! — в его голосе неожиданно зазвучала сталь. — Дальше уж я сам справлюсь.

— Александр Александрович? — едва не вскричали оба врача. — Как?

— Надо, коллеги, надо, — сверкнул он глазами и махнул рукой в сторону двери. — Давай-те, давай-те!

Как только дверь за ними закрылась и утихли встревоженные голоса, Вишневский тяжело вздохнул. Вся его веселость и строгость, которые он попеременно излучал, куда-то пропали.

— Дай-то бог, чтобы все прошло хорошо, — зашептал он, беря первую колбу. — Давай, мальчик мой, потерпи-уж немного, совсем немного... Сейчас вот...

Его руки внезапно охватила нестерпимая слабость. На мгновение ему показалось, что сейчас колба выпадет из его ослабевших пальцев.

— Хватит! — злобно буркнул он на самого себя. — Расклеился, как размазня! Соберись!

Крышка колбы открылась с негромким щелчком и профессор увидел, как из тяжелой мутной жидкости показалось мохнатое нечто. Он вылили жидкость в приготовленную посудину и руками осторожно подхватил то, что выпало из колбы. Небольшая вытянутая, похожая на мохнатую каучуковую колбаску, штука провисла на его пальцах.

— Вот уж не ожидал такого, — бормотал он, опуская это нечто на раздробленную часть левой ноги летчика. — Удивительно..., — шептал он пристраивая на свое новое место содержимое второй колбы.

Происходящее далее, даже на искушенный взгляд Вишневского, напоминало магию... Мохнатая субстанция плотно легла на мешанину костей и мышц. Её крошечные светлые жгутики опустились к коже. Буквально на глазах все это начало бледнеть...

— Боже мой..., — прошептал Вишневский; его дрожащая рука непроизвольно коснулась вспотевшего лба. — Боже мой...

Медузоподобная субстанция прозрачной плотью обтекла ноги, заключив их в кокон.

— А-а-а-а, — вдруг тихо застонал летчик; пальцы его рук судорожно сжались, сминая простынь в комок ткани. — А-а-а-а...

— Держись, истребитель, — с силой стиснул его плечо врач. — Держись! Еще полетаешь!

Его тело выгнулось дугой; стягивающие ремни жалобно заскрипели, давая понять, что они держаться на последнем издыхании.

— Падаю, падаю..., — сначала тихо, а потом все громче и громче заговорил он. — Я сбит! Земля, я сбит, сбит! — его срывающийся голос начал набирать силу, звуча сильнее и сильнее. — Меня сбили! Сбили! Горю! Я горю!

С треском распахнулась дверь палаты, пропуская внутрь лейтенанта из охраны и двух, маячивших за ним врачей.