Валерий Большаков - Однополчане. Русские своих не бросают

– Ничего, – криво усмехнулся Антон. – Я и в живых как-нибудь перекантуюсь!

За два дня окрепнуть не удалось, конечно, но Марлен уже сам стал подниматься и выходить, опираясь на посох. Прогулки его были непродолжительны, он сильно уставал, но выздоравливавшему организму требовалось движение.

Лагерь бедуинов жил своей жизнью – люди пасли верблюдов и непарнокопытную мелочь, пекли лепешки, ткали. Всем находилось свое дело, даже крикливым пацанятам.

На третий день стали готовиться к переходу. «Бледнолицым» подвели самых смирных и ленивых верблюдов-мехари. Взгромоздиться в седло Исаеву было тяжеловато, но он таки взгромоздился, а какая-то из женщин, постреливая глазками, повесила ему на луку седла флягу из сушеной тыквы. Во фляге плескалась не вода, а верблюжье молоко. На жаре оно быстро скисало, вот его-то и пили в дороге.

И начался маленький исход.

Как-то в Таиланде Исаевы заехали в Канчанабури, где Марлен прокатился на слоне. Оказалось, что ездить верхом на лошади вовсе не трудно, как он полагал, и куда удобнее, чем на сером гиганте с хоботом – мослы под седалищем плавно двигались, как здоровенные шатуны.

Верблюд же доставлял еще меньше комфорта. Двигаясь с той же скоростью, что и слон, он заставлял седока качаться во все стороны, особенно вперед-назад, в такт своей поступи. И даже после недолгого перехода начинала болеть спина. И ягодицы.

Но выбора-то нет! Не пешком же тащиться по пескам, когда в тени плюс пятьдесят, вот только тени этой благословенной нет и не предвидится.

Первые минут пятнадцать Исаев просто терпел эту бесконечную раскачку, обозревая с высоты положения безрадостную картину – сыпучие барханы да глыбы черного камня. Потом пришло отупение.

Когда впереди показались скалы, Марлен не заметил их – все его силы уходили на то, чтобы удержаться в седле. Покинув своего мехари, он едва не упал. Антон поддержал и провел в желанную тень, отбрасываемую скалой.

Душно было по-прежнему, да и от каменных откосов несло жаром, но хоть солнце не пекло.

Марлен совершенно без сил опустился на расстеленную шкуру и привалился спиной к горячему боку скалы. Ох…

Кваску бы холодненького… Пил бы и пил…

Исаев невесело хмыкнул и покосился на Антона. Убил бы…

Вот как к нему относиться, к «агенту империалистического государства»? Ошибся, дескать, однако встал на путь исправления?

Вроде бы так и есть, но вот зачем ему этот дурацкий «тур в Египет»? Там война идет, немцы прут, а он тут прохлаждается. Загорает, вернее. Еще точнее, задыхается…

Хотя, если разобраться, виноват ли Лушин сам по себе? Сын белогвардейца и эмигранта, он покинул «Совдепию», накопив изрядное количество тошных воспоминаний. Неудивительно, что Антон вырос с ненавистью ко всему советскому, тем более что западная пресса столько помоев вылила на страницы своих газетенок – брехни об СССР тогда было не меньше, чем сейчас (потом!) об РФ.

Причем у Антона все это немного по-детски. Вон Лушин сам же рассказывал, как его отец тосковал о России, но не испытывал к покинутой родине злобы. Это уже сам Антон «обиделся» на СССР – за родителей, за себя. Потому-то и принял легко предложение шефа МИ-6. Хотел навредить, а приехал – и стыдно стало. Народ воюет, фашистов бьет, а он им исподтишка гадить будет? Вот и перековался…

А то, что все-таки взялся выполнить задание… Ну, тут, наверное, отрыжка либерализма подействовала. Ведь при всех своих потенциях Лушин остается интеллигентом, а к этой прослойке либеральные идейки цепляются, как репейник за штаны.

Ведь кто такой среднестатистический интеллигент? Это слабое, усиленно болтающее и рефлексирующее существо, образованное, грамотное, начитанное, нахватавшееся чужих мыслей – и забитое чудовищным комплексом неполноценности. В среде пролетариев «интель», со всей его трусоватой вежливостью и житейской несостоятельностью, выглядит полным ничтожеством – бессильный и безвольный, не могущий дать сдачи хулигану, беспомощный, никогда не бравший в руки молоток, топор или отвертку, но высокомерно оправдывающий прорастание своих не-умелых ручонок из заднего места неким высшим предназначением, высокой духовностью и прочими вытребеньками. И неудивительно, что именно интеллигенты чаще всего пишут доносы – не способные открыто и честно противостоять, они учиняют мелкие пакости.

Конечно, рабочий люд тоже всяким бывает, «народ-богоносец» – это дурацкая выдумка графа Толстого. Пьянь, рвань, «серая сволочь» – хватает и такого контингенту. И все же именно рядовой рабочий или крестьянин – это надежа и опора государства. Это они, рабочие и крестьяне, идут в атаку и бьют врага. А рядовой интеллигент, как тот Пьер Безухов на Бородинском поле, скулит и таращится с ужасом на кровавую кашу войны.

Опять-таки, интеллигенты тоже разные бывают, тут все от человека зависит. Просто все эти теперешние «совслужащие» или будущие «манагеры» всеми силами стараются возвыситься над «толпой», которую они не знают, боятся и презирают. Они с тоской и с завистью глядят в сторону Европы, подобострастно принимают все тамошние «ценности», бормочут о своих правах – сейчас это дедушки тех самых «креаклов», «двух процентов вечного дерьма». Креативного быдла.

Либерастические мозги устроены иначе, чем нормальные, их восприятие и сознание подвержены чудовищной дисторсии, в «креативных» умах реальный мир искажается и уродуется, словно в кошмарном сне.

Либерализм – философия и идеология мещанства. Либерал требует полной свободы и соблюдения всех его прав, вовсе отрицая обязанности, а исполнение долга воспринимая как рабство. Переубедить такого человека невозможно, это интеллектуальное меньшинство нетрадиционной ориентации, и оно неизлечимо – операции на разуме пока что за пределами знаний.

И даже тот довод, что Гитлер – это воинствующий мещанин и вождь либералов, давший им новую свободу – убивать, не действует.

«Интеллигентики» готовы верой и правдой служить немцам, ибо, как сказал Корней Чуковский, «они нас научат культуре»…

…Размышлизмы нарушила бедуинка, принесшая Марлену пару лепешек и пиалу с бобами. Сверкнула зубами.

Исаев улыбнулся в ответ. Лепешка была очень вкусная, поэтому, далеко заплыв в потоке сознания, он так и не решил, как же ему относиться к Антону.

Лушин – не враг… Уже не враг. Друг? Или, по Высоцкому, «и не друг, и не враг, а так»? Ладно, замнем для ясности…

Мимо медленно прошествовала парочка верблюдов, нагруженная 12,7-мм пулеметом «Браунинг», наверняка снятым с «Либерейтора», и патронными лентами в корзинах.

Неожиданно за скалами, за песчаными холмами, ограждавшими лагерь с севера, раздался глухой гогот пулемета.