Михаил Маришин - Звоночек 4

— Уймись уже, товарищ бригинженер! — с досадой остановил меня Ворошилов, пока я себе польский танк на память не потребовал. — Кажись приехали?

Наша колонна действительно обогнула с торца появившийся из-за деревьев запущенного парка боковой флигель и въехала на лужайку, очерченную полуподковой дворцовых построек. Тут, к моему удивлению, сразу же стал распоряжаться мужчина лет сорока с торчащими в стороны по бокам лысеющей сверху головы темными волосами, что делало его немного похожим на клоуна. Но первое впечатление оказалось обманчивым. «Циркач», в нетерпении соскочивший с подножки автобуса прямо на ходу, стал оценивающе разглядывать главный корпус, потом взбежал на парадное крыльцо и оттуда обратил свой взор на флигели.

— Плохо! Аккуратнее не могли? Стекла побиты, под окнами отметины от пуль! Немедленно вставить и замазать! — приказал он властно. Я, только успев вылезти из-за руля, услышав это, только крякнул.

— А вы товарищ Ворошилов, почему такой грустный? Так дело не пойдет! Настраивайтесь! Вид должен быть героический! Грудь вперед! Взгляд орла!

Не удосужившись дождаться ответа, новоявленный начальник метнулся внутрь дворца.

— Это что за фрукт? — спросил я, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Это не фхукт, а пхофессоу Эйзенштейн! — поправил меня щелкнув фотоаппаратом журналист в форме младшего политрука. И даже не повернулся ко мне ведь! Это было уже выше моих сил!

— Смирно! Как ведете себя, обращаясь к старшему по званию!! Представьтесь по всей форме как положено!!!

— Военный коеспондент газеты «Кхасная звезда» маадший похитхук Симонов! — картавя, вытянулся передо мной «залетчик».

— Константин? Константин Симонов? — переспросил я.

— Нет, — ответил журналист.

— Что значит нет? Имя ваше?!

— Товарищ бригинженер, разрешите доложить, Кириллом его зовут, — вступился за него кинооператор в гражданке, старавшийся, тем не менее, говорить по-военному. — Он просто имени своего выговорить не может.

— Значит, обознался, — я даже расстроился, что не навестил меня здесь, кроме великого драматурга еще и не менее великий, в будущем, советский писатель. — Объявляю вам, младший политрук Кирилл Симонов замечание! Впредь, обращаясь к старшему по званию, соблюдайте устав!

— Так точно, товахищ бхигинженеу! А вы хазве по уставу имеете пхаво объявлять замечание в пхисутствии стахшего начальника?

— Имею, — усмехнулся я. — Тем более, что старше меня здесь никого уж и нет. Маршал Ворошилов вон как молодецки вслед за режиссером во дворце скрылся!

Не успел я это сказать, как гуру кинематографа вновь выскочил на улицу.

— Это безобразие! Не резиденция правительства, а свинарник какой-то! Все разбросано, все разбито! Будто полк драгун неделю здесь пьянствовал! — разорялся он. Ну да, сперва поляки со своим отъездом, а потом мои махновцы похозяйничали. — Снимать будем на улице! Решено! Почему окна до сих пор в порядок не привели?! Где маршал Польши? Немедленно его сюда в парадной форме и со всеми побрякушками! И еще двоих министров посолиднее!

— Товарищ Эйзенштейн, — прервал я поток властных распоряжений. — Дворец мы не отремонтируем и стекла не вставим, поскольку не строители и не декораторы Мосфильма. Давайте мы их откроем настежь, чтоб стекольного боя видно снаружи не было, а с подоконников вниз белые полотнища свесим. Символ капитуляции. Они же выбоины от пуль и прикроют.

— Точно! Хорошо придумано, товарищ комбриг!

— Бригинженер, — поправил я режиссера.

— Отлично! Будете принимать капитуляцию с товарищем Ворошиловым! Поляков трое и наших трое! Нужен еще один! Не меньше комбрига!

— Ну у вас и запросы! — стал кипятиться я. — Есть только капитан государственной безопасности, но он себя плохо чувствует!

— Чекист? Еще лучше! Пусть соберется на час-два, а потом хоть в госпиталь ложится! Давайте, давайте, живее!

— Надо, так надо, — рассудил Судплатов, услышав новость. — Хотя на моей оперативной работе за границей после таких съемок можно сразу крест ставить.

За два часа подготовки к церемонии подписания капитуляции Эйзенштейн успел достать до печенок абсолютно всех. Конечно, трудно снять шедевр, имея всего две кинокамеры, когда, к тому же, постоянно мешают! НК ИДовец лезет с каким-то протоколом и ЦУ, что в церемонии подписания обязательно должны участвовать от поляков все первые лица и особо, по «японской» причине, министр иностранных дел, то есть четверо. Пришлось задержать Родимцева, бригада которого как раз проходила мимо Святска. Ну что ж, сдается маршал, комдив, полковник и гражданский президент, а принимают капитуляцию, опять таки, маршал, комбриг, полковник и капитан госбезопасности. Чудно! Практически паритет! Все, фигуры расставлены, можно начинать игру! Мотор!

По сигналу я тронул автомобиль и неспеша проехал три десятка метров, остановившись у условной метки на центральной дорожке. До двух составленных вместе и укрытых пурпурной материей столов, установленных на круглой мощеной площадке перед главным крыльцом, отсюда было ровно такое же расстояние, как и от парадного входа. Маршал Ворошилов, я, капитан госбезопасности Судоплатов и полковник Родимцев вышли из машины и ровно в этот же момент из здания выдвинулись поляки. Президент Мосцицкий, главнокомандующий маршал Рыдз-Смиглы, премьер-министр генерал дивизии Складковский, министр иностранных дел полковник Бек. Первая камера, установленная на крыше западного флигеля, охватывала сейчас всю панораму. Вторая, пишущая и звук, стояла непосредственно у столов и предназначалась для крупных планов. Визуально мы издали, конечно, проигрываем полякам. Наши скромные награды ни числом, ни блеском не идут ни в какое сравнение с бижутерией сдающихся. Но вот вблизи все совсем не так. Мосцицкий, и без того глубокий старик, сгорбился и еле идет. Бек пытается его поддерживать, но руки его дрожат, да и обильный пот выдает душевное волнение. Главнокомандующий, который еще вчера утром был полон надежд на собственное безоблачное будущее, казалось, всего за сутки годами догнал своего президента. Складковский пытается выглядеть достойно, даже где-то надменно, но его подводит левая щека и общее впечатление смазывается нервным тиком. Зато мы во главе с Ворошиловым — орлы! Разорвем любого! В первую очередь Эйзенштейна, который хочет от нас каких-то гримас и уже достал своим «не верю»! Маршал попробовал было возмутиться, но нарвался на отповедь.

— Товарищ Эйзенштейн, что вы себе позволяете?!

— Вы и ваши люди, товарищ Ворошилов, свое дело сделали. Молодцы! Теперь я делаю свое! И имеет оно, как сказал товарищ Сталин, давая это поручение, огромное, решающее политическое значение! Так что потрудитесь делать то, что вам велят! Вы здесь всего лишь актер и обязаны слушаться режиссера! Или вы думаете, что я сюда с камерами прилетел, что вы перед ними лишний раз покрасоваться могли? Вот! Вот!! То, что нужно!!! Праведный гнев, благородная ярость! Очень хорошо!