Виктор Тюрин - Цепной пес самодержавия

Пребывая в состоянии легкой эйфории, что мне обычно не свойственно, я слишком поздно обратил внимание на маневр машины, которая резко вывернула из-за угла и, осветив меня фарами, вдруг замедлила ход. Мозг еще не успел оценить степень опасности, но наработанные навыки заставили тело напрячься, а руку резко нырнуть в карман пальто, нащупывая оружие, но то необходимое, драгоценное время, за которое можно было что-то предпринять, было упущено.

Бах! Бах! Как-то необыкновенно громко прозвучали выстрелы в вечерней промозглой тишине, царящей в готовящемся отойти ко сну городе. Огненная игла вонзилась мне в грудь, заставив отшатнуться.

Бах! Бах! В следующий момент меня сильно и больно что-то рвануло за плечо, и в этот самый миг я выхватил пистолет из кармана. Направив ствол в сторону машины, не целясь, я дважды нажал на спусковой крючок. Снова раздались выстрелы, но ослепленный болью мозг не сразу сообразил, что на этот раз стреляли не в меня, а в моих убийц. Только когда пули с каким-то сухим, особенным скрежетом стали рвать металл и с треском вылетело заднее стекло машины, я понял, что это открыла огонь моя охрана. Один из убийц, сидевший на заднем сиденье, вскрикнул, выронил оружие и завалился куда-то в глубь салона. Выпавший из его руки пистолет с глухим звуком ударился о брусчатку. Снова загремели выстрелы, затем неожиданно, резко и мощно взревел двигатель, и машина начала набирать скорость. Ей вслед ударили новые выстрелы. Судя по тому, что машина, резко вильнув, выскочила на тротуар и остановилась, ударившись в стену дома, одна из пуль нашла свою цель. Стоило опасности исчезнуть, как адреналин схлынул, выпустив боль. Накатила такая страшная слабость, что рука не сумела удержать оружие, и пистолет с громким стуком упал на тротуар. Мир стал терять очертания и наливаться чернотой, ноги сделались ватными, и я упал бы, если бы меня в этот момент не подхватили.

– Сергей Александрович, вы как?! – спросил меня чей-то голос откуда-то сбоку. Я с трудом повернул голову. Это был какой-то незнакомый мне парень, который помог мне устоять на ногах.

– Хреново, – с трудом вытолкнув из себя слово, я почувствовал, что земля подо мной качнулась.

– Степан!! – заорал у меня за спиной чьей-то голос. – Тарантас живее давай!! Ляксандрыч тяжело ранен!!

Вокруг меня что-то происходило, были слышны различные звуки и голоса, но я не понимал ничего, так как все они звучали для меня отстраненно, глухо и невнятно, пробиваясь в мое сознание, словно через толстый слой ваты, которым обмотали мою голову. Все мои силы уходили на чисто инстинктивные попытки бороться с болью, но, видно, вышло плохо, так как после громкого крика: «Давай, родная!!» – лошадь рванула вперед, тарантас дернулся, а вместе с ним и я. Мое сознание, прошитое очередным разрядом дикой боли, исчерпав весь запас выдержки, не выдержало и отключилось.

Несмотря на то, что император уверял меня, что питает чуть ли не братские чувства к эрцгерцогу Карлу, массированный удар русских армий был нанесен рано утром 20 ноября, за день до смерти императора, прорвав оборону австрийцев в двух местах. На следующий день должно было начаться контрнаступление, чтобы вернуть утраченные позиции, но в последний момент оно было сорвано неожиданным отказом венгерских войск идти в наступление. Каким-то образом узнав о смерти императора, венгры расценили это как шанс выйти из состава империи, попутно задав себе такой вопрос: зачем им нужно умирать за чужую страну?

Угрозы со стороны австрийцев силой принудить их наступать лишь привели к тому, что венгерское командование пообещало в случае вооруженного принуждения вообще отвести войска с линии фронта в тыл. Именно поэтому новое наступление русских войск 21 ноября не только не встретило отпора, а наоборот, заставило стремительно отступать австрийские дивизии, так как венгерские части начали самовольно отходить, оголяя фланги. Когда примеру венгров последовали некоторые чешские части, австрийский генеральный штаб был вынужден отдать приказ отступать по всей линии фронта. Преемник Франца-Иосифа Карл I не успел вступить на трон, как оказался перед перспективой полного развала армии, но только он это успел понять, как вспыхнуло восстание в Будапеште, поддержанное венгерскими частями, и теперь перед ним встала более страшная опасность – раскол империи. Попытки остановить наступление противника ничего не только не дали, а только усугубили положение. Планомерный отход стал постепенно превращаться в беспорядочное отступление, а временами и в паническое бегство, при котором войска бросали артиллерию, оружие, боеприпасы, фураж.

Карл I понимал, что если ничего не предпринять прямо сейчас, то через пару недель у него не будет ни армии, ни империи, поэтому в Петербург был срочно отправлен специальный посол, но было уже поздно – парламент Венгрии расторг унию с Австрией и провозгласил независимость страны в Будапеште. Чешские войска хоть и остались верны присяге, но при сложившейся ситуации уже не могли считаться австрийскими генералами благонадежными, а значит, рассчитывать приходилось только на своих солдат. Понимая бессмысленность сопротивления, австрийцы отходили в глубь страны, а русские армии тем временем стремительно растекались по территории Австро-Венгерской империи. Развал в экономике, поражения на фронте и выход из состава империи Венгрии заставили скрытое недовольство чехов вырваться наружу, что приводило в чешских войсках к открытым бунтам, подталкивая остатки империи к окончательному разрушению.

Не видя иного выхода, наследник Франца-Иосифа отдал приказ своему полномочному представителю заключить мир с Николаем II на любых условиях. Спустя сутки после подписания соглашения о мире российский главный штаб получил приказ: прекратить наступление. Капитуляция стоила Карлу I Галиции, Буковины, а также половины Словакии, и это не считая выплаты большой денежной компенсации. Россия радостно и торжественно чествовала победу над Австро-Венгрией грохотом пушек и звоном колоколов. Народ, как и царь, был счастлив, рад и горд за свою армию. Несмотря на то, что сепаратный мир с Германией оказался удачным выходом для России, он до сих пор висел тяжелым грузом на совести императора, и вот теперь, после молниеносного разгрома и капитуляции Австро-Венгрии, он как-то признался в этом, сказав, что его совести теперь будет легче жить. Я понял, что он хотел сказать, несмотря на шутливость фразы.

Если российские газеты и свободная европейская пресса открыто и непредвзято откликнулись на победу русских армий, то журналисты Англии, Франции и Америки, стараясь приуменьшить военные заслуги, писали лишь в одном ключе: доставшаяся России легкая победа – это плата Германии за ее предательство.