Александр Забусов - Естественный отбор (СИ)

— Ну, откуда мне знать?

— Чудной ты у меня ученик! По размышлению и стати своей, так не то, что на боярина тянешь, на отпрыска княжьего схож, а по сути своей, иной раз смерд и тот про жизнь понятие большее имеет. Так вот, слухай… В большинстве своем, в нурманском бое цель одна, проломить или снести защиты врага и прорубить его доспех. Редко кто из них способен на большее, но встречаются иные непоседы, кои походив по миру, побывав в Византии, и землях, далеко за Тьмутараканью лежащих, привезли знания, традиции и приёмы совсем иного боя на мечах. Хочешь выжить — осваивай, учи и учись. Уразумел ли отрок?

— Понял. Я буду стараться, учитель.

— Добро!

Пригревшись, оба разнежились. Вставать и идти в избу не хотелось совсем, хоть и понимали оба, что прислуги нет и кормить их кроме их же самих некому. Лиходеев совсем как мальчишка, шмыгнул носом. К его новому телу, и привычки новые проявлялись. Раньше за собой такого не замечал. Подмечая их, Егор про себя ругался, а сделать ничего не мог. Попросил деда:

— Расскажи еще про викингов?

— Про нурман?

— Ага!

— Гм. Чем они у тебя такой интерес вызвали?

— Так ведь сам говоришь, что воины сильные.

— Это да.— Задумавшись, повел неспешно речь, вычленяя из памяти яркие образы, а на их основе и выводы. — В морском бою им равных почитай и нету. На земной тверди умельцы побеждать в любом народе имеются. Сила духа и божий промысел не последнюю роль играют

— Основное оружие, меч?

— А еще все то, что во время боя в руках окажется и чем ворога сподручно убить можно. Видишь ли, скандинавы считают каролингский меч чисто рубящим клинком. Но сей меч и в колющих ударах не слаб.

Резко затих после этих слов, будто поперхнулся. После короткого раздумья, бывший княжий боярин снова заговорил:

— У большинства мечей-каролингов остриё скруглённое. Но!, — Усиливая сказанное, жестом поднял указательный палец вверх, мол внимай главное, мотай на ус. — Тычковый удар в кольчугу подобным остриём и ужасен. Не будет глубокой раны, но кольчугу и даже чешуйчатый панцирь клинок «пройдёт», а ежели и нет, то контузия и внутреннее кровотечение уж точно обеспечены. К тому же, некоторые доспехи, а именно мягкую бронь, такой мысок пробивает лучше заострённого. Но удар пыром, применяют ещё очень редко, рубку нурманы предпочитают в бою и на поединках. И рубка мощная, в хорошем темпе. Удар, удар, еще удар. Круши щит и кольчугу.

Распаляясь, дед перешел на жестикуляцию. Пустой рукой нанося удары по воздуху. Скосив глаза на молодого, понизил градус выплеска информации. Странно, как-то? С появлением в жизни Беловода, новой метущейся души, Егора, отрока подсунутого одной из богинь, он отдавая ему теплоту своей души, ожил сам, даже помолодел. Хмыкнул с пришествием этой мысли, явившей себя в параллели с воспоминанием о скандинавских бойцах. Успокоившись, продолжил:

— Иной раз град ударов и вершит все дело. И пусть первый, и даже четвёртый удар не поверг врага — они не бесполезны — твой враг отступает, он задыхается, теряет свой запал. Вот он уже пошатнулся, а ты не зевай! Его шлем промят, а то и вовсе сбит, щит прорублен, отбит в сторону, сам враг устал, он контужен и даже слегка ранен. Все наруку!

Подвел итог:

— Нурманы — умелые, проверенные во множестве схваток воины, способные биться в одиночку, плотным строем и небольшой группой, они владеют любым оружием, а иной раз пользуются и просто кулаками или наручами…

Беловод оборвав рассказ, снова призадумался. Воспоминания увели его прочь от собеседника, вернулись на несколько месяцев назад, в зимнее утро к сараюшке в сгоревшей веси. Из сена спрятанного рачительным хозяином под крышу, выбрался на свет божий отрок, с поразительно светлыми голубыми глазами на бледном худом лице. В темно-русых волосах на его непокрытой голове застряли сухие травинки. Видно, что замерз. Одежда, в которую он был обряжен, обвисла на его худорбе и висела, словно рядно на ветви березы. От бывалого воя не укрылась повадка отрока. При виде незнакомца, мальчишка схватился за нож, и держал его маскируя, правильным хватом. Добре! Перед ним явно не смерд. Да, и клинок засапожника не дешев, и одежа не проста, пошита из дорогого сукна, только явно не по размеру и цветом непривычна.

Тогда же взгляд отрока удивил старого воина. Холодный, оценивающий, ничуть не опасливый. Как будто он сам, боярин, должен был бояться мальчишку, а не наоборот. Ну, да! Как же он позабыл! Ведь говорила во сне богиня, что выгорела душа у мальца, а для таких как они, страха нет. Это одно! Второе, то, что воспринимает Беловода по причине преклонного возраста, как калику перехожего, и на висевший у пояса меч, ему чихать. Ну-ну!

— Здравствуй, отроче, — первым поздоровался курянин. — Гляжу, нет в тебе почитания к старшим. Али сам князь передо мною? Коли так, звиняй княже, не признал.

— И тебе здравствовать, добрый человек. Прости, что не поздоровался первым. Со сна растерялся.

Речь правильная, смущения и в помине нет, где-то даже нахрапистая. Явно не смерд.

— А относительно родословной, скажу, что берет она начало из родов кривичей, каковые происхождение от Дажьбога ведут и стали сами славны, славя богов наших, и никогда не просили и не молили их о благе своём. В княжестве Черниговском наша вотчина родовая, Гордеев погост на реке Псел. А в жилах моих руда боярина Гордея течет. Батюшка меня Егором нарек, позже прозвищем Лихой обзавелся, — без затей назвал свой прежний позывной и добавил, переиначив отчество — его самого Витославом рекли.

При упоминании Чернигова, старик посмурнел, однако сдержал наплывшие чувства, лишь в сторону леса повернул лицо, чтоб ненароком глаза не выдали душевной муки.

Речь юноши содержала в себе некий южный говор. На севере Руси говорили чуть по другому, особливо смерды, глотали окончания иных слов, путая привычную Беловоду артикуляцию. Перед ним стоял, можно сказать, земляк, южанин, мало того, по манере поведения явно из благородного сословия.

— Не слыхал о таком. Ну, да, не суть! На Руси малых городков и погостов тьма, всех не упомнишь. Сам-то ты откуда путь держишь? Прости, что имени свого не сказал ране, Беловодом меня кличут.

— А по батюшке как?

— Не нужно по батюшке, калике отчество ни к чему. Так, откуда путь держишь, и ежели не секрет, то куда? Почему в столь юном возрасте не ешь хлеб дедовский?

— Какой секрет? Нет никакого секрета.

Беловод вновь поймал взгляд юнца, но взгляд тот изменился, стал каким-то тоскливым, в чем-то отгороженным от сего мира. Миг и промелькнувшая тень беспросветной тоски сползла с лица собеседника. Отрока будто прорвало.

— Понимаешь, Беловод, секрета нет, только я сам не знаю откуда и куда иду. Последнее воспоминание то, как из леса вышел к этому покинутому сельцу, и все. Память, считай чистый лист. Будто, кто вычеркнул годы воспоминаний. Хочешь верь, хочешь не верь!