Юлия Гай - Один за двоих (СИ)

— Дан, мне страшно, — сквозь какофонию шума прорывается голос Танюшки, — нас ведь не заметят?

Внезапно такая злость берет:

— Страшно?! А о чем ты думала, когда отец тебя в тыл отправлял? Думаешь, в игрушки тут играем? Нет, девочка, тут война! А теперь марш в казарму чистить винтовку.

— Но Дан…

— Обращаться ко мне по форме и только в случае необходимости.

Она отпрыгивает от меня, как будто я превратился в тигра или медведя. Глазищи распахнуты, даже в полутьме, освещаемой аварийной лампочкой, видно, как блестят слезы страха и обиды.

Танюшка забивается в уголок, коленками зажимая здоровенную винтовку, кто-то из ребят кидает ей защитную маску.

Холм снова встряхивает.

— Дан, что эти сукины дети делать? — Йохан не очень гладко говорит по-имперски.

— Вакуумные бомбы, — говорю я, и с усмешкой, — по ложным целям.

Йохан кривит толстые губы в улыбке. Братья Хольд нравятся мне своим неизменным хладнокровием.

Лес стонет, раскуроченный взрывами, с надрывным плачем валятся вековые сосны. Я стою у бойницы, где воздух свежее. С детства не выношу замкнутые пространства, если придется просидеть в этом каземате несколько суток, я окончательно сойду с ума. Тоненькое подвывание слышится даже через грохот. Оглядываюсь: Аркашка забился под стол с переносной радиостанцией, обхватив руками коленки. Вытаскиваю его оттуда за шкирку и бешено сопротивляющегося отправляю в казарму. В боевом отсеке остается только отделение Йохана.

Подхожу к Танюшке, она похожа на испуганного котенка, сажусь рядышком на корточки.

— Умеешь молиться?

— Да… господин взводный, — шепчут припухшие от рыданий губы.

— Молись.

Встаю и ухожу, до утра уже не отхожу от бойниц и радиостанции. Утром разрывы стихают.

— Дан! — хрипло кричит в передатчик Сергей, — Дан Райт!

— Да, командир, — отзываюсь я, стаскивая с лица маску, — докладываю: потерь нет, разрушений нет, взвод готов к бою.

— Понял тебя…

Он хочет спросить про Таню, но сдерживается.

— Потерь личного состава нет, — повторяю я.

— Отдыхайте.

Я передаю приказ отдыхать, а сам иду к Танюшке. Девочка уснула, сидя в углу, спиной к ледяной стене и в обнимку с винтовкой. Аркашка снова подбегает ко мне, довольный, что, наконец, прекратился страшный грохот, который он принял за падающие с неба звезды.

— Дядя Дан! Отпусти погулять! Здесь воздух плохой, совсем дышать нечем.

Бедняга, думаю про себя, у парнишки те же проблемы, что и у меня, запускаю пальцы в немытую кудрявую шевелюру (шлем он давно стащил).

— Нельзя, Аркашка, — говорю, — там снаружи злые, жестокие враги, они убьют тебя.

— Я спрячусь, — хитро подмигивает он, — быстро убегу.

— И приведешь врага сюда! Нельзя, терпи! Ты же мужчина.

Аркашка надувается, как воздушный шарик, но тут же выпускает пар и насвистывает что-то веселое.

На столе уже стоит котелок вареной холодной картошки, черный хлеб, луковицы и соль в бурачке. Завтрак. Бойцы уплетают нехитрое угощение и травят байки.

— И не врите, — сердито возражает кому-то Игорь, с хрустом разгрызая сочную луковицу, — локхи не чудовища, я вырос с этими милыми созданиями. Они добрые, ласковые зверушки…

— …которые одним легким движением челюстей перекусывают бедренную кость, — хихикает Макс, известный балагур, звякая ложкой в стакане с чаем, — заливай больше, любитель домашних животных.

— Локхи вывели в Нарголле, это дьявольское семя…

Я падаю на койку и забываюсь в коротком сне.

Просыпаюсь от монотонной болтовни. Солдатам в укрытии нечем заняться, свободные от дежурства у орудий играют в замусоленные карты на желание. Вот только что кого-то заставили встать на голову в чем мать родила.

— Макс, слышь… — зовет Марат, смуглый парень с бритой головой.

— Ась? — отзывается тот.

— У тебя девушка есть?

— А то ж.

— И ждет тебя, как думаешь?

— Ждет, конечно.

Потом кто-то достает губную гармошку. В глухой душной казарме раздаются сначала невнятные, потом все более мелодичные звуки.

Герой долго шлялся по лесам, убивал всяческих чудищ и раздаривал молодильные плоды ведьмам-пенсионеркам, наконец, наступил хеппи-энд — молодец нашел искомую девицу, а я вскочил с больной головой.

— Заняться нечем? Чистить оружие! — ору так, что осевшая пыль снова поднимается в воздух.

Бойцы вскакивают, прячут за спину карты, проигравшие — шмотки. И эти люди пережили бомбежку!

— Так все давно почищено, — оторопело встревает Макс.

— Значит, сапоги и пуговицы! Взвод, равняйсь! Смиррно! Сто отжиманий! Выполнять приказ! Рядовой Веселков, два наряда вне очереди!

— За что?!

— Три наряда.

— Есть, — вытягивается Макс.

Во мне до сих пор все клокочет:

— Вы что тут развели? Мы в окружении! Война идет! Наши бойцы, возможно, умирают, а вы тут на раздевание играете! Стыдно!

Они стоят предо мной темные, как туча.

— Нечего нас стыдить, мы в бой, как на праздник пойдем, — сощурившись, сжимает кулаки Игорь, плечистый бородатый мужик — самый старший в моем отряде. — А сидеть тут, как мыши в норе, тошно да противно. Это имперцы вон год под Нарголлой торчат, ни мычат, ни телятся, а мы воюем.

Я делаю шаг ему навстречу, Игорь распознает в моем движении угрозу и бросается с такой же грацией и выучкой, как покойный Гера. Пропускаю его и слегка придаю ускорение в плечо, Игорь кувыркается, башкой таранит койку, на которой мирно сопит Танюшка. От грохота девочка вскакивает с постели, испуганно трет глаза; растрепанная со сна, с круглыми глазами, она похожа на совенка.

Кто-то сзади прыгает мне на спину, сжимает горло. Макс! Бросок через плечо, юморист летит следом за Игорем под многострадальную Танину койку.

— Ну, кто еще хочет попробовать?

Желающих больше не находится.

— Взвод, выполнять приказ! — едва разжимая челюсти, сведенные злостью, выдавливаю я. Вижу, как они обижены, готовы меня без соли съесть.

Секунду стоит грозовое молчание, потом все ложатся на пол. Спины и плечи мерно поднимаются, слышно тяжелое дыхание трех десятков солдат. Потерпите, ребята, выведу вас из окружения, и наши пути разойдутся.

Минуту наблюдаю за взмокшими спинами и ухожу в боевой отсек, где дежурные не отходят от узких щелей бойниц. Свет проникает сюда тонкими лучами, чуть поддувает, и оттого после жаркой казармы кажется прохладно.

Снег пошел, да такой крупный, густой, за пеленой ничего не видно. Молодец, Таня, святое дитя, вымолила у небес нам отсрочку.