Юлия Гай - Один за двоих (СИ)

— При этом мы до сих пор не знаем, где именно расположен генератор излучений; один он или их несколько — для каждого вида, что вероятнее всего. Была гипотеза, что излучение дает стена цитадели, но она не подтвердилась.

Я внимательно слушаю, стараясь вычленить из обычной ахинеи яйцеголовых крупицу истины, которая поможет мне пробраться в Нарголлу.

— Мы делали замеры радиации в пустыне, а так же обследовали наших солдат, подвергшихся облучению, и тела убитых нарьягов. Результат неутешителен: живые ткани под действием лучей подвергаются стремительному разрушению, особенно это касается легочной ткани, желудочно-кишечного тракта, клеток кожи и нейронов. Хотя действие на нервные клетки не столь губительно. Иннервация тканей, а так же биохимические и электрические процессы коры вскоре восстанавливаются. Тела нарьягов же содержат критическую дозу облучения, при которой наступает мгновенная смерть.

— Они умирают от облучения? — удивленно переспрашиваю я.

— Вы меня не поняли. Причиной смерти может быть что угодно, но не излучение. Однако обычный человек при таком поражении умер бы мгновенно. Нам кажется, здесь имеет место эволюционный процесс приспособления к среде обитания, зараженной ионными излучениями.

Я чувствую себя учеником в школе. В разговор вступает миловидная женщина-биолог, мисс Джонс, так ее называл Лагар:

— Мистер Райт, как давно вы подвергались атаке нарьягов?

— Не припомню. Довольно давно.

Кажется, это было на руднике Кин-Крид, а потом меня случайно зацепило, когда оттаскивал Шику от Геры.

— А четыре дня назад, когда нарьяги напали на колонну? Вы попадали под излучение?

— Не думаю.

— Сознание теряли?

— Да, терял, но…

— Сделаем несколько несложных тестов. Это не займет много времени, — с улыбкой просит мисс Джонс. Как будто у меня есть выбор, и я могу отказаться.

Она делает забор крови из вены, кардио- и нейрограмму. Прикрепляет к запястью компактный дозиметр. И несказанно радует меня обещанием, что пункцию костного мозга и анализ семенной жидкости проведет завтра.

Тем временем Лагар снова и снова расспрашивает обо всем, что связано с Шику. Его интересует все: поведение, сон, дыхание, аппетит. Как будто это не мальчик, а редкое чудное животное.

— Мы думаем, что мозг нарьягов устроен несколько иным образом. Зоны, отвечающие за коллективные инстинкты у нелюди атрофированы или вовсе отсутствуют. Таковы генетические особенности, вызванные приспособлением к условиям среды.

Какой бред! Они ничего не знают. Вскрыли десяток черепных коробок, разобрали молекулы на кусочки РНК, но так и не поняли главного: нарьяги — тоже люди. Их делают такими ритуалы старейшин, чтобы, вырастая, они сами отбирали человеческих детей и делали из них машины уничтожения.

— Мы так и не поняли природу «живого изучения», того самого, что умеют продуцировать эти существа. Помогите нам, мистер Райт, я уверен, вы сумеете вспомнить что-то, что даст нам зацепку.

— Ничего, — я качаю головой, — он обычный ребенок. Он был истощенный, очень худой, этакий заморыш. Но потом все пошло на лад. У него хороший аппетит. И сон крепкий, как у всех детей. Его даже кошмары не мучили…

— После какого момента мальчик стал гм… поправляться? — уточняет мисс Джонс, отцепляя дозиметр и тщательно записывая данные в мою девственно чистую карту.

— Да почти сразу. Я заставил его стащить все побрякушки и дурацкие лохмотья. Он стал нормальным ребенком… — я осекаюсь. Только сейчас до меня начинает доходить, что я выпалил, не подумав.

Бусики и бубенчики, в огне из них вытаивали какие-то блестящие капельки, что-то вроде шариков ртути. Вот оно!

Я не остался на завтрак, хотя мисс Джонс настойчиво приглашала. Лишь пообещал зайти завтра. Вместо этого направился в госпиталь — навестить Костю и Танюшку.

Таня кивнула мне на бегу, ласково улыбнулась и исчезла — у нее сейчас самый разгар работы. Зато к Косте Краснову меня пропустили без проволочек, едва я показал специальный пропуск, подписанный Деворией.

Бывший мятежник растягивает бледные губы, увидев меня. Из носа у него торчит катетер, приклеенный к щеке полосой пластыря, руки, лежащие поверх простыни, почти такие же худые и бескровные, как у Шику в нашу первую встречу.

— Привет.

— Тебя выпустили? — шепчет он. — Хорошо.

— Это ты им сказал про Веру?

Он кивает.

— Откуда ты узнал, что она…?

— Ничего я не знаю, — отвечает Костя. — Только имя ее. Псевдоним ей мы с Серегой придумали.

— Но ведь это не она сдала нас! Зачем?

— Чтоб тебя выгородить. Эльви умерла, ты выжил. Если б было наоборот, шпионом стал бы ты.

Слова пропадают, в горле стоит ком. Смешные они, эти мятежники. И их странный, ни на что не похожий, кодекс чести, по которому можно очернить мертвого, чтобы спасти живых. Но меня действительно выпустили. Благодаря или вопреки их абсурдным заявлениям. Вот только опасность не миновала, и я отчетливо понимаю: если за меня возьмутся всерьез, то и моим заступникам несдобровать.

— Дан, — Костя тянет мне руку, — у Матвеича припрятан верин ноут. Он не отдал его имперцам. Никто из нас не разбирается, но тебе он может пригодиться… Возьми.

— Спасибо тебе. Ты это… поправляйся скорей. Я завтра зайду.

Стараясь не выдать волнения, непринужденно прогуливаюсь по унылым улицам Крикхи, навещая уцелевших товарищей. У себя в комнате закрываюсь на защелку и, завернувшись с головой в одеяло, открываю ноут. Здесь должны быть данные, от которых зависит моя жизнь.

Однако меня постигло разочарование. Ноут девственно чист, будто только что куплен в магазине электроники. Вера, разумеется, не оставила врагу ни одного шанса, тщательно удалив все содержимое мощного винчестера. Я долго щелкал по клавиатуре, пытаясь найти хоть что-то, но вскоре убедился в полном провале своих надежд. Экран мерцает нежно-голубым цветом, в правом верхнем уголке переливается эллипс — значок знаменитой оримской компании по производству компьютерных программ. Странно, на военный холдинг всегда работала не «Альма», а «Ред техникс».

Пока я раздумывал, что делать дальше, экран погас. А когда вспыхнул снова, вышла табличка с требованием пароля. Гм… что это такое? Случайность, или Вера оставила послание для меня? Ведь никто из мятежников не умел пользоваться компьютером. Тогда кодом должно стать нечто, о чем знали только мы двое. Я старательно восстанавливаю в памяти наши ночные разговоры. Ходхольм, Ромари Алвано, оримский футбол, Танькины чувства… Перебираю все возможные варианты кодов. Ничего не подходит. Бьюсь несколько часов, но дело не двигается с мертвой точки. Выходит, я ошибся, послание не для меня, а может, и нет его вовсе. Последний код отбивают пальцы по измученной клавиатуре.