Александр Калмыков - Спасатель

Опять-таки громким «шепотом» я пояснил своим непонимающим спутникам:

– Алчу-нойон – это брат Борту, главной жены Чингисхана. А свою дочь он отдал замуж за Джучи, отца Бату. То есть этот нойон близкий родич Батыя.

Делегаты впечатлились, важно покивали головами, а Ярик произнес загодя приготовленную фразу:

– Как здоровье великого хана Бату?

Ханом Батый, понятно, не является. Кахан у монголов только один, и это Угэдэй. Но Бату – главнокомандующий в великом западном походе, и чуть подольстись к нему не мешает.

Йисур важно ответил, что все в порядке, толмач перевел, а я перешел к Батыевым детям:

– Здоровы ли блистательные сыновья Бату Сартак и Тукан?

Еще бы знать, родился ли уже Абукан. Ведь метрических книг монголы не вели, а наших исследователей в ханскую ставку заслать не удавалось. Ну и черт с ним, не может же житель лесного города знать всю генеалогию степных правителей!

– А как его блистательная дочь Алчу? – А тут даже непонятно, как её зовут. То ли Алчу, в честь великого предка, то ли Алсу – заимствованное у тюрков имя. – Она тоже участвует в походе?

– Как и вся семья Бату, – подтвердил Йисур и, усмехнувшись добавил: – Не хочет в повозке сидеть, скачет на лошади и куропаток из лука бьет. Думает, воином станет.

Перечислив всех чингизидов, участвующих в походе, кроме погибшего Кулькана, я перешел к Субдэю и его сыновьям, а потом к темникам. По лицу нойона нельзя было понять, удивлен ли он такой осведомленностью и не надоели ли ему расспросы. Он отвечал стандартными фразами и не торопил меня.

Наконец, когда любезности закончились, началась основная часть игры.

– Можно у вас закупить продовольствие? – с невозмутимым видом поинтересовался отец Григорий. – У нас в городе народа набилось прорва, и сидеть им тут месяц, пока половодье не пройдет. У вас-то наверняка трофеев немеряно, а мы серебром заплатим.

– Нет трофеев, – искренне вздохнул нойон. – Серебро, рухлядь меховая в избытке, а ни зерна, ни скотины не осталось. Все, что было, поели. У вас хотели… – Подумав минутку, Йисур вежливо закончил: – Взять в качестве дани. И еще в домах остановиться, отдохнуть.

Плещей, услышав такое желание, сдвинул брови и, наклонив голову, угрюмо и твердо сказал, как поставил точку:

– Пустить в град не можем.

Монгольский тысячник почему-то не обиделся, видимо, заранее ожидая отказа, и не разгневался.

– Счастье монгола – беспредельная степь, и его дом там, где он бросил на землю кошму. Не очень-то нужен нам ваш вонючий град. Вы только признайте власть хана и дайте припасы. Ни вашего серебра, ни людей нам не надо.

– Мало же у нас еды, – простодушно соврал Ярик. – Как бы самим не оголодать.

– Как ни суши кизяк, он пахнет, – захихикал Йисур. – Блеяние и мычание скота отсюда слышно.

Отсмеявшись, темник попробовал нас утешить:

– Вы, нойоны, всегда найдете кусок для себя и дружины. А если кто-то из тариячи и помрет с голода, так еще останутся или других добудете. Все лучше, чем если возьмем город на щит.

– Мелка река да круты берега, – удачно напомнил Фрол распространенную поговорку кочевников. К Козельску эти слова подходили как нельзя лучше.

– Нет непроходимых гор, – подал голос один из седовласых монгольских советников. – Решись и перейдешь. Нет непереходимых рек – решись и переплывешь.

– Сколько там ваш Батый войска ведет? – насмешливо вопросил Капеца. – Четыре тысячи, пять? А тут еще половодье на носу. Все ваши кони падут от бескормицы, а вас мы в лесу переловим как зайцев.

Йисур примирительно поднял руку, призывая дискутирующих к молчанию, и продолжил торг:

– Птица всегда находит свое гнездо, а человек – выход из положения. Дайте половину скота и весь ячмень, что есть в городе, и Батый посчитает это как мал [49] Десятина. за три года. Это то же самое, как если бы вы продали все на вес серебра. А бросать камень вверх не стоит, он может упасть на голову. Спадет вода, и все тумены к граду соберутся.

Видя нашу нерешительность, нойон вкрадчиво, насколько это возможно при таком визгливом голосе, добавил:

– И еще, пройдет лето, округлятся бока коней, и мы снова придем на Русь. Батый повоюет непокорных князей и поставит новых, ясак собирать. Василию даст ярлык на Чернигов, а ты, Ярослав, сядешь править в Козельске. Каково, а? Вчерашнее яйцо сегодня уже птенец.

Темник довольно рассмеялся, хлопая себя по коленям.

– Черниговский князь дружину прислал с наказом сидеть за стенами, – как бы с сомнением произнес Проня, честно глядя в глаза нойону.

– Знаем, – кивнул монгол. – Проскочило за рекой пять сотен. Далеко, перехватить их не смогли. Ну и в чем проблема? Вы их командиров перебейте, а нукеры слова против не скажут.

Проня задумчиво потеребил бороду и начал размышлять вслух:

– У кахана Угэдэя много врагов. Напасть открыто боятся, а отравить могут. Тогда походу конец, чингизиды на курултай поедут.

– Девять лет правил, а теперь вдруг отравят? – недоверчиво покачал головой Йисур. – Но даже если поход прекратится, что с того? Из собачьей пасти не вынешь обратно кости, у монголов не отнимешь уже завоеванное. Мы много княжеств захватили, пусть Василий выбирает любое. Будет люб Батыю, так со временем и великим князем назначит. Ну а вам, нойоны, если придем к согласию, подарки вручу.

По его знаку слуги проворно шмыгнули в дальний угол, хотя, в общем-то, углов как таковых в юрте нет, она круглая, и вытащили оттуда два тяжеленьких сундука. Они откинули крышки и поднесли ближе светильники, чтобы мы получше рассмотрели сваленные вперемешку драгоценные камни и золотые предметы, награбленные по всей Азии. Тут лежало огромное богатство, равного которому никогда не имелось в казне не то что у городецкого, но даже и у козельского князя. Видно, монголы трезво оценили ситуацию и поняли, что ближайший месяц им придется очень туго.

Однако реакция послов была отнюдь не восторженной: Проня взглянул на Йисура с неприкрытым удивлением, не веря, что он всерьез предлагает совершить измену. Фрол демонстративно хмыкнул как можно презрительней и что-то пробормотал про Рязань. Ярик, по юности лет не питавший тяги к стяжательству и никогда не знавший нужды, взирал на драгоценности равнодушно. Отец же Григорий вообще не заметил сундуки, как если бы там лежала куча прошлогодних листьев. Только у меня выставленные образцы ювелирного искусства вызвали толику любопытства. И вдруг среди горы золота я заметил серебряную цепочку из плоских пластинок с изображением верблюдов. Она затесалась тут лишь потому, что к ней был прикреплен синий кристалл силиката алюминия, считавшийся в эту эпоху драгоценным. Конечно, я не выдержал и с горящими глазами вытащил сокровище из сундука, показывая своим спутникам: