Александр Руджа - Дон Хуан (СИ)

Изнутри доносится грохот отодвигаемых стульев. И, похоже, опрокидываемого стола — это они зря, теперь деньги будет собирать сложнее.

— Ну все, тебе кранты, ублюдок! — орут мне на два голоса. Ну вот, совсем другое дело, недвусмысленная угроза жизни, теперь можно и пострелять. А дверь-то из не слишком хороших досок, в щелки многое видно. Например, две головы, внимательно глядящие поверх стола. Два револьверных ствола, нацеленных туда, где, по их разумению, я сейчас должен появиться — такой разъяренный, в развевающемся пончо и горящими глазами. И они меня встретят дружным залпом, а потом добавят еще. И я умру, и мои глаза закроет Прекрасная Смерть. Ла белла муерте.

Эх, динамитную шашку бы сюда, сразу бы все закончилось, одна секунда — два трупа. У меня даже огниво есть, поджечь можно было бы в два счета. Но увы, нет динамита. Да он и не нужен, по большому-то счету.

Продолжая наблюдать сквозь щелку, просовываю руку в узкий проем между дверью и косяком. Выстрел! Мимо. Выстрел! Попал. остался один — толстый, неприятный дяденька в хорошем костюме. Лежит смирно, мордой в пол, подстрелить его отсюда почти невозможно. Важная шишка, должно быть. Ценит себя.

— Сеньор, выходите миром, и я гарантирую вам жизнь, — сообщаю я. Один раз это сработало, почему бы не сработать и второй? — Я не хочу вашей смерти.

— Кто тебя нанял, ублюдок? — визгливо кричит толстяк. — Скажи, кто, и я заплачу вдвое!

— Вы отлично сами это знаете, сеньор, — с усмешкой отвечаю я. — В нашей жизни всегда все очень просто. Или убиваешь ты, или убивают тебя.

— Чертов шериф! — визжит важная шишка. — Он всегда мне не нравился! Зачем мы ему поверили, с такими людьми никогда нельзя иметь дело!

— Но я ведь принимаю ваше предложение, амиго, — говорю я успокаивающе. — Я не связан с шерифом дружбой или долгом. Меня интересуют только деньги. Оставьте свое оружие при себе, сейчас я войду, и мы обсудим нашу сделку как белые люди.

Здесь главное ни в коем случае не врать — так оно и проще, и убедительнее получается.

Толстяк медленно и с опаской поднимается. Я спускаю курок, и пуля попадает ему прямо в грудь.

Захожу в комнату.

— Извини, амиго, но я не заключаю сделок. Но в остальном все чистая правда: я не связан с шерифом, и мне нужны только деньги.

Толстый хрипит, мои слова ему, похоже, неинтересны. Собираю рассыпавшиеся монеты, реквизирую патроны. Ну вот, тридцать долларов чистой прибыли, да два десятка латунных солдат, а то я что-то поиздержался в последнее время. Покидаю гостеприимное обиталище покера. Ребята, по сути говоря, ни в чем были не виноваты, я просто решил зайти проведать картежников — а оно вон как получилось.

Но эта история скоро закончится, осталось только пройти через конюшни напротив, а там уже и церковь, и власти, да и вообще перспективы открываются куда более интересные.

Где-то далеко в коридоре в подставленную кружку мерно капала вода. Я лежал на койке, глядя в потолок остановившимся взглядом. Эвон как серьезно у меня оказывается все. Сперва галлюцинации, а теперь устойчивое шизофреническое состояние. Поплыли, называется, товарищи. Вместо родной больнички — какие-то нацистские застенки.

— Ой, Хуан! — дверь на ржавых петлях отворилась с грохотом и скрипом. На пороге стоял Кривой Хосе. То есть это я теперь знаю, что его звали Хосе. Тогда я этого не знал, и он был просто худым чернявым парнем в белых полотняных штанах и такой же рубахе. — Ты в порядке, омбре? Выглядишь немного нездоровым.

Дверь закрылась. В этом был какой-то тайный смыл, как у ребуса…

И еще — он говорил не по-русски. Другой ритм, другие звуки совсем. Испанский, думаю. Но я-то его понимал! Значит, я тоже говорил по-испански.

Я читал о подобном — после заметных повреждений мозговых тканей человек вспоминал прошлые жизни, начинал играть на скрипке или понимать другие языки. Возможно, как раз мой случай.

— Все в порядке, амиго, — сообщил я, садясь на койке. — Где здесь туалет?

Хосе мой вопрос, похоже, удивил. То ли он привык к продолжительному молчанию, то ли еще что. Интересно, велика ли вероятность, что меня похитили пришельцы?

— Можешь слить ненужное вон туда, — он указал на накрытое крышкой ржавое ведро в углу комнату. Тьфу, черт! камеры, конечно. Это же тюрьма, нет? — С утра еще не выносили.

Но я остался на месте. Раз выйти пока нельзя, смысла трепыхаться нет. Подождем.

Хосе улегся на свою койку и принялся шептать. Я думал, он разговаривает сам с собой, но почти сразу понял — молится. Религиозный.

В окно почти ничего было не видать — мутное. Но вроде стояло светлое время суток. Из коридора воняло, в соседних камерах — комнатах — палатах? — кто-то беспрестанно говорил и кричал. Что это за место? Как я сюда попал? Как отсюда выбраться?

Все три вопроса увязаны в один. Узнав ответ на один, поймешь и остальное.

Где-то снаружи, далеко по коридору, с лязгом открылась дверь.

Четыре долгих удара сердца.

Дверь закрылась.

А на двери висели неподвижные железные колокольчики. И они не звенели.

На секунду мне стало страшно до одури. Но это быстро прошло. Осталась голова, бесстрастно и трезво, как всегда, прикидывающая варианты. Для начала, проблемы насущные. Силен ли я?

Я окинул глазами свое новое тело — почему бы и нет, раз больница превратилась в тюрьму?

Мне лет тридцать пять, может, чуть меньше. Здоровое, сильное тело, загорелое, выдубленное под жестоким солнцем. Руки жилистые, крепкие, привычные держать любой инструмент, от мотыги до кузнечного молота. На ладонях старые мозоли, на ногах тоже. Похоже, в прошлой своей жизни я много ходил и много работал. Въевшаяся в поры намертво грязь, но никаких следов пороха. Не стрелок, значит. Лицо рассмотреть не вышло, так что про него узнать не удалось ничего, кроме того, что у меня имеется жесткая щетина, которую можно считать уже бородой, а темные волосы достают до плеч.

Для начала сойдет. Хотя бы не карлик и не калека — а то мое шаловливое подсознание могло бы додуматься и до этого.

Помолившись, Хосе уснул. По измятому лицу ползли тусклые солнечные лучи. Вдалеке опять кто-то кричал, но в коридоре так никто и не появился. Возможно, пора действовать — кто-то же открывает эту проклятую дверь?

Минуты тянулись длинными холодными макаронинами. Скрипела койка под ворочающимся Хосе. Я сидел, не меняя позы, чтобы не издавать звуков. Можно сказать, я растворился в окружающих меня стенах, перестал существовать, слился с духами этой больницы.

Точно, больницы — теперь я знал это точно. Лечебница тюремного типа для преступников с отклонениями в психике. Что же, вполне подходящее место для веселого парня вроде меня. И кстати, самое время нарушить воцарившуюся здесь иллюзию мира и дружбы. Для начала вполне сгодится и сопящий в две дырки Хосе.