Александр Руджа - Дон Хуан (СИ)

Девушка быстро закивала. По-моему, она меня очень боялась и даже не слушала особо. Это, конечно, никуда не годилось.

— Слушать! — акцент у меня был знатный. Но простые слова выходили особенно четко. — Слушать внимательно. Не будешь слушать — будет плохо. Понимаешь?

Пришлось даже ее встряхнуть немного. Для обострения внимания.

— Да… да… — прошептала она. Из глаз покатились слезы. То ли она все-таки ничего не поняла, то ли еще что. Женщины для меня всегда — загадка.

— Сейчас я отпущу твою шею, но кричать ты не будешь. Поняла? Я спрашиваю — поняла?

Говорить она теперь вообще не стала, но яростно закивала. Вот и славно, налаживается коммуникация.

Я опустил ее в одно кресло у стены, сам сел в другое. Далеко не убежит, у меня ноги длиннее.

— Итак, бонита, у меня пара вопросов, — сообщил я, внимательно следя одним глазом за ней, а другим — за дверью. — Ответишь, и я исчезну отсюда навсегда, обещаю. И доктор Джонс, и ты останетесь в живых. Обоюдный выигрыш, а? Кивни, если согласна отвечать.

Она напряженно кивнула. Чем-то я ей, видимо, не нравился. Впрочем, плевать.

— Вопрос первый: где находится больница Сан-Квентин? Штат, город, местность?

— Это… ни то, ни другое… — пролепетала девушка.

— В каком смысле? Быстрее, гата, я начинаю нервничать. И кстати, как тебя зовут? Называть тебя каждый раз красавицей — не совсем то, хотя ты и правда красавица.

— Изабелла… — она и это умудрилась сказать таким умоляющим шепотом, что мне на миг стало ее жаль.

— Эрес Изабелла… Белла. Итак, точное месторасположение.

— Территория Нью-Мексико… двадцать миль на восток от Абсолюшена… округ Сокорро.

— Сколько охраны в здании? В каком направлении ворота?

— В этом — был только Эдди… в той стороне… — она показала дверь, в которую я вошел. Земля пухом бедному Эдварду. — Снаружи две часовые вышки, один охранник с собакой. И в караулке четверо.

— На вышках по одному? — Кивок. Один черт, собственно, мне с ними все равно не сладить. Да еще собака… Собака — это плохо, собака стоит трех солдат. Вывод? Дела мои незавидны.

— Подземные ходы, доставщики продуктов, канализация, что-нибудь такое?

— Не знаю. — Изабелла немного ожила, даже румянец появился. — А если бы и знала — не сказала бы!

— Это еще почему?

— Раз тебя посадили сюда — ты убийца. А если сумел добраться до этой комнаты — дважды убийца, и будешь гореть в аду! Так что твоя душа уже погибла, и лучше бы тебе сдаться охране прямо сейчас, чем продолжать свой гибельный путь.

Вот как, оказывается. Приятная девушка, практически хочется зауважать.

— На самом деле, все ровно наоборот, — указал я, поигрывая заточкой. Изабелла снова замолчала и напряглась. — Если моя душа уже мертва, то нет никакого резона прекращать веселье. Скорее даже наоборот — его нужно расширить и углубить!

Нет нужды в подробностях описывать мой побег из Сан-Квентина. Достаточно сказать, что там все было быстро, почти бесшумно и очень кроваво. В известной мере, этому поспособствовал рассказ Изабеллы, из которого я утвердился во мнении, что больница — все равно что укрепленная крепость, и вышел наружу, готовый один сразиться с целым светом. Но больничный двор оказался увешан сохнущими простынями, охранники в караулке валялись в полузабытьи, обпившись дешевой текилы, на вышках мирно дремали подслеповатые ветераны, а грозная собака с единственным бодрствующим патрульным оказалась дряхлой сукой, чей золотой возраст пришелся, похоже, на мое босоногое детство.

Поэтому образ действий мой был похож на резню, устроенную внутри в больнице. За тем важным исключением, что я довольно быстро раздобыл-таки приличный нож.

Сейчас мне приходит в голову, что рассказывая о грозной охране, Изабелла, на свой странный лад, пыталась позаботиться обо мне и об остальных — спасти то, что осталось от моей бессмертной души, и заодно избежать кровопролития. Но все сработало с точностью до наоборот. Интересно, мучают ли ее теперь по ночам кошмары?

Меня — не мучают.

Но, как я уже сказал, описывать мой путь подробно — зря тратить время. За одним исключением — капрал Васкес был там единственным, кто сумел завоевать мое уважение. Пускай на минуту, на исчезающий крохотный миг… но ему это удалось. Я его запомнил, маленького, тщедушного человечка с каплями пота на смуглой коже. Ему было страшно, очень страшно, и по очень веской причине — в ближайшие секунды он должен был умереть.

Понимаете, все дело в преодолении. Себя, обстоятельств, холодной воды или ожигающего огня, смертной муки или бездонного отчаяния — дело не в том, насколько они сильны, а насколько силен ты сам. Насколько ты готов переломить их сквозь себя и выйти победителем. Ну, пускай после этого ты умрешь. Но умрешь живым, а не мягким, безвольным телом. Это и есть преодоление себя. Самоотречение. Подвиг.

Я часто думаю, как предпочел бы умереть — и это никогда не было мечтой о мягкой постели. Наоборот — я хотел сдохнуть посреди горячей пустыни, окруженный яростными и сильными врагами, живыми и мертвыми, тянущимися волосатыми руками к моему горлу. И я бы хохотал, отплевываясь кровью, размахивая треснувшим прикладом ружья, и знал бы, что бог одобрительно смеется, глядя на то веселье, что я устроил тут, внизу.

Здесь ведь тоже все очень просто. Только очень наивные люди думают, что для того, чтобы быть отмеченным богом, нужно быть праведным и не творить зла. Я понял, что это работает иначе уже давным-давно. Бог — азартный игрок, ему не по душе унылые святоши, он уважает жесткие решения. Нестандартные ходы, удачливые авантюристы — вот его любимчики. Основывай империи или руби головы десятками — пока тебе везет, парень с небес смотрит на тебя с понимающей усмешкой. Оступишься — и он отвернется, потеряв интерес. Не останавливайся, мой юный друг, и не сбавляй темпа — и бог всегда будет на твоей стороне.

Вот на такие мысли меня натолкнул тот смешной солдат, капрал Васкес.

Ладно, про него как-нибудь в другой раз.

На площади перед церковью пусто и одиноко — но чуть в стороне, у колодца, пофыркивают лошади и доносятся ленивые голоса. Почему бы и не завернуть к ковбоям, не представиться, как это делают настоящие джентльмены?

Их, кстати, четверо, все обветренные, злобные степные волки. Они никого не боятся — слишком долго были в пустыне. Но и я их тоже не боюсь, и они это чуют. Пока я приближаюсь, на меня поглядывают, но не говорят ничего.

— Буэнос диас, сеньоры, — медленно говорю я, и слышу в ответ молчание. — Не видели ли вы поблизости священника?

— Если планируешь исповедаться, советую сделать это побыстрее, — роняет один из волков и сплевывает. Рыжая ниточка слюны улетает в пыль как лассо. — Мы здесь как раз по его душу.