Александр Руджа - Дон Хуан (СИ)

— И запомни еще одно, последнее, но, может быть, самое важное. Невинных нет. Понимаешь? Невинных нет, парень. Кстати… уберешь потом куда-нибудь эту падаль.

И я замечаю неподвижное тело в сутане на полу исповедальни.

Снаружи ничего не поменялось, даже солнце висит на том же самом месте — удивительно длинный день. А по ощущениям тут уже должны быть сумерки. Примерно такие же, как у меня сейчас внутри.

Ковбои-охотники все так же лениво курят у колодца. Но кобуры уже расстегнуты, на руках перчатки. Готовы к штурму.

— Ну, отпустили тебе грехи, Санчес? — сплевывает в пыль один из них.

— Верно, сеньор, отпустили все до единого, — соглашаюсь я. — И с вашего позволения, меня зовут Хуан, сеньор. Санчес — совсем другой человек.

— Да хоть Чено Кортина, парень, мне плевать. Пора за работу.

Они бросают окурки, взгляды становятся пустыми и сосредоточенными, направленными внутрь себя. Наверное, у меня тоже такой бывает в некоторые моменты.

— С вашего разрешения, сеньоры, я оказал вам некоторую помощь, — застенчиво улыбаюсь я. — Я запер священника в исповедальне. Он, кажется, до сих пор там вопит.

Все прислушиваются. Ветер воет по пустым улицам, точно голодный зверь, но изнутри церкви, точно, доносятся приглушенные крики.

— Это правильный поступок, Санчес, — повеселевшим голосом говорит ковбой. — Ты немного облегчил нам дело.

— Благодарю, сеньоры, — я сама покорность. — Не найдется ли у вас в таком случае огонька для бедного путника? Самокрутка уже имеется.

Ковбой морщится.

— Послать бы тебя ко всем чертям… Да нельзя спугнуть удачу. Держи, — у него в руках появляются кремень и крученый кусок стали, похожий на кастет, ковбой умело высекает искру — и с третьей или четвертой попытки она воспламеняет прижатый к ней трут, а оттуда огонек перекидывается на импровизированную сигарету.

— Благодарствую покорно, — я жадно затягиваюсь, пока кончик самокрутки не превращается в раскаленную красную точку, но ковбои меня уже не видят, я для них исчез и не представляю ни ценности, ни опасности. Молча, целеустремленно они идут ко входу в церковь — четыре человека с ружьями, револьверами и тесаками. Им нужен их динамит.

Я медленно иду за парнями — чтобы не привлекать особенного внимания. И еще потому что занят важным делом — пытаюсь подпалить от самокрутки фитиль. Вокруг мирная, гробовая тишина. Всему миру нет дела до нас, мир вымер и погиб, мир затаил дыхание и смотрит.

Выбирайте понравившийся вариант, верным будет любой.

Старший из «волчьих ковбоев» деловито дергает тяжелую высокую дверь церкви, и вся компания вваливается внутрь. Теперь они в притворе — промежуточном помещении, напоминающим большой тамбур и, наверное, имеющем какую-то важную религиозную функцию. Только мне до этой функции нет никакого дела, мне сейчас важны простые арифметические величины.

Ширина притвора — три метра с небольшим. Человек проходит их за семь шагов. Семь широких, уверенных в своей неуязвимости шагов — это примерно четыре с половиной секунды.

Я подгадываю точно, и к моменту, когда главный из четверки хватается за ручку двери, ведущей в атриум, обнаруживает, что она заперта и издает сдавленное восклицание — что-то вроде удивления, смешанного со злостью — уже оказываюсь у входа в церковь. Горящий фитиль динамитной шашки в моей руке уже меньше дюйма в длину.

И не успевает захлопнуться входная дверь за последним из «волков», как ее придерживаю я — на полсекунды, не больше — и мягко забрасываю внутрь. И захлопываю дверь, и запираю ее на полученный от фальшивого священника ключ.

Но внутри остались матерые волки — даже за истекающие короткие секунды кто-то из них находит выход. И за миг до взрыва, разносящего церковь и превращающего всех внутри в кровавое вопящее месиво, боковое окно разлетается мутными осколками, и наружу вываливается изрезанная, ругающаяся на непонятном, по-змеиному шипящем языке фигура.

Хотя отчего же непонятном? Это польский.

Взрыв вспухает внутри церкви глухим пузырем и ощущается, в основном, ногами. Изнутри слышен чей-то пронзительный, нечеловеческий визг. Мне приходилось раньше забивать свиней, так вот они, когда привязываешь их к столбу и идешь за ножом, визжали, уже все понимая, примерно так же — на одной ноте, отчаянно и безнадежно.

Впрочем, от свиней была хотя бы польза. А сейчас я так, долг отрабатываю.

— …Та й до курвы нендзе! — завершает из-за угла краткий, но энергичный монолог последний умный ковбой. Будем надеяться, что последний. Мне бы очень хотелось, чтобы он оказался последним, и не было нужды носиться по этому сонному городку за ним. Или от него. Да, от него определенно было бы еще хуже.

Поэтому я стою тихо и совершенно бесшумно. Этому помогает визг изнутри церкви и хруст битого стекла под ногами парня за углом. Осталось дождаться, пока он потеряет бдительность и выйдет…

А вообще-то, какого черта?

— Сеньор, с вами все в порядке? Я видел большой бум, да, сеньор!

— Кой хрен в порядке, — рычит из-за угла ковбой. Он совсем не дурак, но соображает не очень быстро. — Все полетело к чертовой… Ах ты ж тварь! Это ты нас подставил!

Вот и закончилось наше трогательное единение. Но никто не мешает провернуть здесь тот же трюк, что отлично сработал с толстым картежником.

— На самом деле, если кто-то тебя подставил, это были твои родители еще до рождения, — сообщаю я уже без дурацкого акцента. — Но сейчас не об этом. На самом деле, дорогой мой человек, ты хочешь винить в своих несчастьях не кого-нибудь, а местного шерифа.

— Дерьмо!

— Согласен, если речь о твоих мозгах, парень. Подумай сам — зачем ему в своем городке бандиты и грабители с тремя ящиками динамита?

Молчание и хриплое дыхание с той стороны, значит, я на правильном пути.

— Правильный ответ — незачем. Тебе заплатил толстый парень, который любит играть в карты?

— Откуда…

— Так вот, люди шерифа пристрелили его час назад как загнанную лошадь. А меня наняли, чтобы разобраться с вашей шайкой. И посмотри на результаты — я уже у финишной черты, по моим подсчетам, ты остался один.

— Да я зарежу тебя как помойного пса…

— Не отрицаю, но давай рассуждать разумно. Наши шансы друг против друга я оцениваю как равные. Ты, возможно, и опытнее, но на мне нет ни царапины. Есть ли смысл гибнуть так бессмысленно? Поэтому я предлагаю сделку.

— Будь я проклят, если заключу сделку с грязным мексиканцем…

— Расовые предубеждения не доведут эту страну до добра. А сделка такова — сейчас мы разворачиваемся и идем нашими собственными непересекающимися дорогами. Я сигнализирую шерифу, что решил проблему бандитов, а ты уходишь, сохранив честь, достоинство, аванс, и, пожалуй, оружие с лошадью. Решим все возникшие между нами недоразумения при следующей встрече. Что скажешь?