Александр Михайловский - Октябрь: Однажды в октябре. Время собирать камни. Вся власть Советам!

А, простите за грубое сравнение, если социальный организм кушает, то он должен и гадить тем, что для пищеварения оказалось непригодно. Если нет выброса дерьма, то происходит самоотравление и гибель. Вспомните хотя бы историю с распутинщиной. Конечно, вокруг это прелюбопытного субъекта наворочено множество небылиц, но факт остается фактом – с пристрастия последнего русского императора, а точнее, его супруги к разного рода шарлатанам и ясновидцам и началось падение династии.

Вот если бы вы, уважаемый Михаил Александрович, и ваши ближайшие родственники выполняли свои царские обязанности как следует, как, например, ваш великий предок, государь Петр Алексеевич, то мы бы с вами сейчас, возможно, и не разговаривали, ибо не было бы причин для нашего появления здесь.

Фрунзе утвердительно кивнул, а Михаил Александрович смущенно огладил рыжеватую бородку, как бы признавая свою личную вину за то, что дела в дворянстве оказались так запущенны, и я продолжил:

– Но теперь давайте вернемся к нашим баранам, пардон, малороссам. После того как старшина превратилась в обычное служилое дворянство, а самые неуемные, типа гетманов Мазепы и Калнышевского, изгнаны или загремели за решетку, жизнь в Малороссии наладилась. Из среды малороссов вышло немало славных людей, достойных слуг нашего государства, проявивших себя и на военной стезе, и на гражданской службе. Вспомните математика Остроградского, генерала Котляревского, писателя Гоголя, канцлера Безбородко. Империя Российская щедро извлекала из образованного слоя малороссов и расселяла в разные концы способных и талантливых людей в качестве министров и чиновников, генералов и офицеров, художников, артистов, инженеров, ученых, философов. Выучившись и сделав карьеру, эти люди потом селились в Петербурге, Москве, Казани, Владикавказе, Ташкенте, Владивостоке и Мукдене и редко возвращались в Малороссию.

В науке этот процесс называется маргинализацией. Появилось целое поколение старосветских помещиков, хорошо описанное Николаем Васильевичем Гоголем. Из среды маргиналов и вырос слой «щирых» украинских интеллигентов, которые мечтали отделиться от России и тут же присосаться к новому хозяину. Помните, как Гоголь говорил про желтый чобот польского магната?

Отсюда и новая мазеповщина. Те люди, которые сейчас верещат о самостийности в Киеве, просто надеются, что тридцать сребреников – это совсем не иудины деньги, а неплохой начальный капитал. На настоящий момент дела у малороссов зашли довольно далеко, но еще есть возможность их поправить.

– И как вы предлагаете поправить эти дела? – с любопытством спросил генерал Марков.

– А так же, как и по остальной России, – пожав плечами, ответил я. – За тем туда и едем. Кто на нас пойдет с оружием – уничтожим, кто не захочет отказаться от самостийщины – отправим куда подальше. Например, в Австро-Венгрию – там их духовная родина, там они пусть и строят свою «незалэжность». Если, конечно, поляки и немцы с венграми им это позволят. Ну, а прочим доступно объясним, что малороссы – просто часть огромной и славной общности – русского народа. Ведь вы, уважаемый Филипп Кузьмич, – обратился я к внимательно слушавшему Миронову, – не будете говорить, что казаки – это особая нация, а не часть русского народа?

– Не буду, – улыбнувшись, сказал войсковой старшина, – хотя и у нас на Дону есть разные малохольные, которые говорят об этом. Так умишком грабленных везде хватает…

– Вот видите, – сказал я, – в общем, надо лечить Малороссию, и чем быстрее, тем лучше. Иначе она снова станет одновременно и Руиной, и Диким полем.

– Да-с, господа-товарищи, – протянул генерал Марков, – история сия тянется чуть ли не от Адама и Евы. В одном вы правы, Вячеслав Николаевич, за тем и едем, чтоб не допустить этой самой Руины.

В руках генерала появилась серебряная фляга.

– Давайте выпьем за любимую всеми нами Россию-матушку, пусть и советскую, но единую и неделимую. С Богом!

22 (9) ноября 1917 года. Вечер. Петроград. Суворовский, дом 48

Капитан Александр Васильевич Тамбовцев

За нашими суровыми буднями мы как-то подзабыли о простых человеческих чувствах. А от них никуда не деться. И сегодня с утра появился повод гульнуть. В общем, пришла ко мне в кабинет наша красавица, Иришка и, потупив глазки, сказала:

– Александр Васильевич, я… Мы… В общем, я и Сосо… Ну, товарищ Сталин…

– Ну, не тяни кота за хвост, – не выдержал я, – говори, что там у вас?

Ира вздохнула, залилась краской и смущенно сказала:

– Дядя Саша, я к Иосифу Виссарионовичу перехожу жить. Он сделал мне предложение, и я согласилась… Вы только не думайте, – быстро сказала Ирина, – он сказал, что все будет по-честному, брак зарегистрируют, а вот в церкви он венчаться не хочет. Говорит, что это не так уж и важно, да и товарищи не поймут.

Я почесал макушку. Ну что ж тут поделаешь? Ирочка – девушка умная, не какая-нибудь экзальтированная барышня, которая первому встречному на шею бросается. Если у них там все так серьезно… Пусть живут – запретить я ей не могу, в конце концов, кто я ей?

Ирочка со страхом и надеждой поглядывала на меня – а вдруг я буду против? Смешно, да?

– Ну, ладно, распишитесь в загсе, или как эта штука здесь называется, – сказал я ворчливым голосом двоюродной тещи, – а жить-то где будете? Не к Аллилуевым пойдете же? Там тебе Надежда все волосы выдерет и глаза выцарапает…

– Александр Васильевич, – быстро затараторила обрадованная Ирина, – мы уже обо всем подумали. Мы будем жить на Суворовском, где у нас узел связи. Так будет всем удобно. И до Смольного и до Таврического рукой подать, да и наши ребята, если что, в обиду не дадут. Места там много, комнаты одной нам вполне хватит, – и Ирина опять залилась густым румянцем.

«Вот егоза, – подумал я, – пришла у меня совета спросить, а оказывается, она уже все просчитала и все решила».

– Ну, ладно, – сказал я, – если так, то хорошо. А что по этому поводу думает сам Сталин? Надо бы мне с ним на эту неслужебную тему переговорить.

– Дядя Саша! – воскликнула Ирина. – Так я его сейчас позову. Он тут, ждет меня в коридоре.

И она выбежала из кабинета, а через минуту вернулась, ведя за руку немного смущенного председателя Совнаркома. Сталин сейчас был не похож сам на себя. Во всяком случае, я его еще не видел в таком состоянии. Он волновался, хотя очень старался не подавать вида. Похоже, что этот потертый и побитый жизнью мужчина сейчас чувствовал себя юношей, который пришел к родителям невесты, для того чтобы попросить ее руки.

– Товарищ Тамбовцев, Александр Васильевич… – начал было он. От волнения его голос был немного хриплым, а кавказский акцент – более заметным, чем обычно.